Вдовствующая королева из Рабочего поселка. Хорошая осанка. Безупречная седина, как напудренный придворный парик. Мы странно встретились и странно разошлись. Жизнь поместилась в одну кофейную чашку. Правда, кофе давно остыл…
Муж Софьи Андреевны чиновником, впрочем, не был. Он работал на железке, стукачом. Стучал по вагонным парам. Умер в свой день рождения. Ничто не предвещало. Были гости — непосредственный начальник мужа и беспутный младший брат, вставший на путь исправления. Поэтому и позвали. А не надо было.
Брат быстро опьянел, сошел с правильных рельсов и начал бычить на начальника:
— Ты чо такой важный? Нет, ты чо, в натуре?
Начальник барабанил ногтями по рюмке и не реагировал на провокации.
— Пойдем, выйдем, — предложил брат начальнику.
И они вышли. И уже не вошли.
Радушные хозяева хлопотали на кухне и не сразу заметили пропажу. Начальник был вскорости обнаружен под фамильной березой (это важно), с окровавленным и перекошенным лицом. Брата и след простыл. Напрасно хозяйка соблазняла потерпевшего подоспевшим пирогом с мясом и домашней наливочкой, — тот злобно выругался матом и хлопнул калиткой так, что ее переклинило.
Муж сильно расстроился.
— Иди, — говорит, — Соня, в дом, я скоро приду. Покурю только.
А сам грудь растирает.
Когда Софья Андреевна пошла посмотреть: ну где он там, именинник сидел неловко, завалившись на колени, и, как жену чужую, обнимал березку. Папироса не успела погаснуть и торчала в крепко сжатых от боли челюстях.
До мужа один за другим ушли сыновья. Коля умер от рака легких. Боря — младший — от золота.
— От золота смерть принял, от золота, — подтвердила Софья Андреевна. — Не от пьянки. Цепочка у него была и перстень-печатка. На танцы любил ходить. Наденет цепочку и перстень, рубашечку белую нагладит – загляденье, а не парень. Вот и убили его, на золото позарились.
— Нашли убийц-то?
— Нашли. Сосед наш тех парней и натравил. Дали ему пять лет, через три года вышел. Когда его посадили, я в магазин пошла за хлебом. Там женщины наши рабоченские стоят. И мать этого парня, соседка-то, говорит: "Нехороший ваш Борька был. Бусы и кольца как баба носил. Мой сын все равно бы его убил, не тогда, так позже".
— Как же вы живете с ними по соседству-то? – ахаю. — Это же каждый день их видеть. Страх-то какой.
— А я их не вижу почти, — говорит Софья Андреевна. – Один-два раза только и столкнулись на узкой тропинке. Они расступились – мать и сын, дорогу уступили. И я прошла между ними.
Осенило: это ведь не ей божеское наказание жить рядом с ними. Это им наказание – жить рядом с ней. И это ее неосуждение – вовсе не следствие усталости, старости, немощи и боли. Она в Потоке: ни за что не держится, потому что потеряла все, ничего не боится, потому что видела самое страшное. Неуязвимая ни для кого теперь. Даже для самой себя.
Кажется, это называется смирение.
Я возвращалась пешком по вечернему Рабочему поселку, где уже начали отмечать развеселую "питницу", и некрасивые люди, каждый – со своим ножом за пазухой, тяжело шагали навстречу нетвердыми ногами, и думала: пожалуйста, пусть кто-нибудь из них обидит меня, пусть скажет что-нибудь гадкое, толкнет даже. Я промолчу и поклонюсь. И скажу спасибо. Я тоже хочу научиться смирению.
Но все они молча расступались…
