Он был очень хорошим врачом… Я так и не написала о нем ни строчки, не знала, как подступиться. Считала себя плохой дочерью, хотя любила его больше жизни.
В Ёбурге начала девяностых это никого не шокировало, знаете ли. По ночам в городе грохотали перестрелки враждующих "бригад", а я спешно дописывала диплом на журфаке Уральского госуниверситета. Почта работала из рук вон плохо (да что могло работать хорошо там, в агонизирующей стране?), и серый листочек телеграммы с косо наклеенными строчками "приезжай срочно папа умер" принесли в общагу поздно вечером, ближе к ночи, когда, проработав двое суток без сна, я отрубилась в своей комнате, закрывшись изнутри. Почтальонше было влом подниматься на пятый этаж и она всучила телеграмму Гульке, по обыкновению отирающейся возле подъезда.
— Доктор, гришь, батя твой был?— только и спросил меня старший из братков. — Ничего не бойся, довезем до твоего Петропавловска в лучшем виде.
Я оценила деликатность этих людей: когда поезд тронулся, они всей гурьбой ушли в вагон-ресторан и больше я их не видела. Благодаря им, я успела проводить отца. Раздолбанное такси влетело во двор, когда вынесли гроб с каким-то чужим дедушкой. И только тогда мне открылся подлинный масштаб его личности. Наш довольно просторный двор был буквально запружен народом. Народ все прибывал и прибывал.
"Кто все эти люди?" — спросила я, у женщины с худым изможденным лицом.
"Пациенты, это все пациенты и их родные, — скороговоркой ответила изможденная. – Меня твой отец, можно сказать, за ногу вытащил с того света. Медсестра так и сказала мужу: "Повезло вам, что сегодня дежурит Петр Дмитриевич. У нас примета есть: при нем тяжелые выживают".
У отца было любимое выражение — успокаивая родственников больного, он говорил: "Не волнуйтесь, я за ним буду присматривать".
Я точно знаю, что он был хорошим отцом, хотя из-за этой работы его практическим не видела семья, и все такое. Он чувствовал свою вину, и те редкие дни, когда не дежурил в больнице, старался превратить для нас в праздник: зимой мы ходили в дальние походы на лыжах, а потом он, один из первых дачников в нашем городе, купил настоящую моторную лодку и весь Ишим с его тайными и лучшими пляжами и зарослями ежевики и дикой малины стал – наш.
А когда они ушли, в сущности брошенные новым режимом на произвол судьбы (далеко не все смогли переквалифицироваться в бандитов и бизнесменов-ларечников, торгующих "сникерсами" и сигаретами поштучно), нить, связывающая их с нами, не оборвалась.
25 лет прошло, а я всё время чувствую, что оттуда за мной, непутевой, присматривают…
На совесть присматривают, хорошо. По-другому просто не умеют.
