Есть люди лета, они беспечны и расслаблены, люди весны влюбчивы, как кошки, люди осени — почти сплошь поэты. Казахстанцы — люди преимущественно зимние, мы застегнуты на все пуговицы, мы гордимся, что всё-то у нас, как у людей, мы семь раз отмерим и погодим отрезать, у нас поджаты губы и слово осуждения ближнего готово сорваться с них в любую минуту.
В предзимье человека рвут на части два взаимоисключающих инстинкта: воля к жизни и воля к смерти, сиречь к иррациональному. Первый из инстинктов — живой, земной, земляной, первобытный: хочется обустраивать жилище и делать запасы, тащить домой мешки с картошкой и вязанки репчатого лука, набивать курдюки салом и, спустившись в амбары, медитировать, перебирая в ладонях пшеничное зерно. Но есть и другой инстинкт, не менее сакральный, от которого пузырится кровь в капиллярах и душа рвется — то ли в небо, то ли в тяжелый осенний запой. Шевчук пел, помните: "Осень, нам бы прочь от земли". В этом "нам бы" сквозит "надобно". Так уж и надобно? Разве нам так плохо здесь?
— Зачем это?— спросила я, любознательная, как только может быть любознательным журналист, оказавшийся при смерти.
— Это чтобы больные ложки не воровали! — объяснила словоохотливая медсестра.
В реанимации. Больные. Чтоб не воровали.
Коматозные. Голые. Жалкие. В трубках от капельниц и электрических проводах. С синюшными губами от сердечной недостаточности. Мы все оказались под подозрением. Под колпаком. Мой организм испытал тогда шок такой целительной силы, что почти выздоровел. Чудо-приборы замигали разноцветными огоньками, и я дала себе зарок: либо к утру оклемаюсь, либо сбегу отсюда через окно. Наутро меня перевели в другое отделение, там были нормальные ложки и подчеркнуто корректное и доброжелательное отношение к больным. Здоровье пошло на поправку. Ему ведь много не надо — организму; было бы, главное, человеческое отношение.
Год спустя, в такой же ледяной предзимний вечер мы сидим с подругой в приличном кафе и едим свои чизкейки помеченными ложками. Вокруг за соседними столиками сидят люди, большей частью с детьми, и в руках у них — такие же ложки. Нам не привыкать ходить под подозрением. Всем — от чиновников до коматозников. Уже никто не ропщет. Все смирились. Какой вкусный чизкейк.
Из страны вечно помеченных ложек подруга улетит в страну, где люди не запирают дома на ключ, когда идут поздравлять соседей с Рождеством. Я ее понимаю. Сколько их, близких по крови, улетело уже. Я чертов лебедь, вмерзший в полынью, могу лишь курлыкать вам вослед, ребята.
Лебеди! Знаете, что часто случается с ними в наших краях? Они заживо вмерзают в лед. Не обязательно подранки, хотя среди них много подбитых браконьерами, есть и чудом спасшиеся от лисы. Чаще всего это молодые птицы из поздних выводков, которые на жаргоне охотников "не успели встать на крыло". Коварство зимы на севере Казахстана в том, что она наступает внезапно. Еще ночью было тепло, а утро сковывает водоем так, что у крылатого узника нет шансов. Есть такое выражение, обозначающее тщетность усилий, "биться, как рыба об лед". Вы бы видели, как бьется лебедь. Это страшно. Однажды я видела целую вмерзшую в озеро стаю.
20 голов — потом подсчитали спасатели ДЧС. Простые ребята, водолазы. Каждый год они закидывают в видавший виды УАЗик амуницию и выезжают спасать лебедей. Я много раз выезжала с ними в бытность корреспондентом местной газеты. За красивым выражением "спасать лебедей" скрывается многочасовой изматывающий треш по трещащему льду, риск в любую секунду сорваться вниз, отчаянье, захлестывающее, как черная вода, и снова надежда.
Решено. Мы остаемся на зимовку. Ложки пронумерованы. Лебеди спасены. Их спасли, чтобы когда-нибудь они смогли улететь. Лебедей никто не обвинит в непатриотизме. И потом… Они всегда возвращаются, вьют гнезда и высиживают потомство. Именно здесь, где жестокие зимы, голодные лисы, озверевшие браконьеры и эти молодые парни-спасатели, которые каждый год будут рисковать жизнью, пробираясь по тонкому льду.
Сегодня ранним утром лебеди пролетели над городом.
И как-то сразу изнутри повеяло холодом…
