— Лера, они опять сидят, — обеспокоенно говорит семилетняя Верочка с толстыми косичками-бубликами, высунувшись из окна маленькой квартирки на третьем этаже, — Возле подъезда, на лавочке.
— Пошли они, знаешь, куда! — непедагогично отзывается Лера, крася губы ярко-оранжевой польской помадой. – Что ты на них смотришь? Я тебя как учила?
— Помада, улыбка, каблуки, – расплывается Верочка, довольная, что хорошо выучила урок. Она нынче пошла в первый класс. Учиться Верочке нравится, единственная проблема – волосы. Ее шикарные длинные волосы. Косы заплетать некому: занятия начинаются во вторую смену, а мама уходит на работу рано утром, Верочка еще спит. Первое время косы Верочке заплетал папа, когда не на дежурствах. Папа — доктор в реанимации и у него — нервы. Встречая во дворе папу с Верочкой, идущих в школу, соседка Лера вздыхала, а однажды не выдержала: "Приводите ее ко мне, я все равно на обеде. И косы заплету, и в школу провожу".
Лера косы плетет бесподобно. Лера – парикмахер. Дамский мастер, — надо правильно говорить. Она очень красивая и похожа на ожившую картинку из немецкого журнала "Neue mode". У Леры высветленные до снежной белизны волосы, джинсовая юбка-мини, высоченные платформы, а на шее на медной цепочке болтаются рядышком красная бусинка и кулон-лев. Кулон грубоватый, мужской, и странно смотрится на нежной Лериной шее, но это память о Витьке, Лерином муже. Леру ненавидят и поедом едят соседки. Неизвестно, за что больше – за красоту или за Витьку…
"У, курицы, расселись, жизни людям не дают", — говорил Витька. Он разбился этим летом на мотоцикле – влетел в грузовик, везущий щебень. На заднем сидении сидела лучшая Лерина подруга. Были похороны, два гроба рядом. Короче, подарок для соседок – лучше не придумаешь. Леру начали травить обстоятельно, со знанием дела, со всей страстью черных душ…
"Цок-цок-цок", — стучат платформы по новенькому асфальту, засыпанному желтой листвой. Лера ведет Верочку в школу за ручку. И улыбается.
— Проститутка! – зычно кричит вслед тетя Настя, колбасница. Тетя Настя работает на мясокомбинате и после каждой смены приносит палки колбасы, хранящие тепло ее большого тела. Соседи раскупают в драку – времена советские, дефицитные. Не покупают только Лера и Верочкины родители. Потому что "гнилая интеллигенция".
Лера улыбается.
— Да он гулял от нее направо и налево, — басит баба Люба – вечная пенсионерка, — Ты нос-то не задирай, видали мы таких. Еще и лыбится, сучка.
Лера улыбается.
— Слышь, говорят, он уйти от нее собирался, к этой девке, да не успел, — шипит тетя Таня. Ее во дворе побаиваются. Тетя Таня не старая еще, но ходит в церковь и грозится, что может на живого человека поставить свечку "за упокой". И тогда всё – кранты человеку.
Лера поворачивается, хватает с земли камень и швыряет в тетю Таню. Верочка видит, что она не попала, Лера специально кинула, чтобы не попасть, но на лавочках раздается настоящий шакалий вой. Лера наклоняется к Верочке и поправляет банты:
— Вот это я зря, конечно, — бормочет она. — Больше не повторится. А ты чего? Реветь собралась, что ли? Не вздумай. Учу я тебя, учу. Помада, улыбка, каблуки. Помнишь?
— Помню, — шепчет Верочка. Заходя в школу, она улыбается и ступает осторожно, на носочках, на воображаемых каблуках… Верочка круглая отличница, зубрилка, и ей ужасно нравится – хотя бы в мыслях – походить на безбашенную Леру. Которой, очень скоро и след простынет. Легка Лера на подъем: продала квартирку и умчалась куда-то, в светлую даль. Вложив на прощанье в Верочкину ладошку твердую красную бусину…
Этой истории почти 40 лет. Почти 40 лет назад улыбка считалась чем-то неприличным, вызывающим. "Смех без причины – признак дурачины", — трясла пальцем воспитательница в детском садике. "Ах, ты еще и улыбаешься?! Издеваешься надо мной?", — заходились учителя в школе. "Бросьте ваши хиханьки, не на танцульки пришли!", — покрикивала мастер производственного обучения в швейном цехе.
Улыбка была грехом, страшным грехом, она демонстрировала окружающему миру, что ты не хочешь быть таким, как все. Что ты хочешь легкости, праздника, счастья. В советских фильмах улыбались только предатели Родины. Истинные патриоты были серьезны, собраны и ежеминутно готовы к страданию.
Нынче мы изменились, конечно. Мы – как откровение Иоанна Богослова — прочли Карнеги, Луизу Хей и прочих позитивистов. Мы съездили за границу и увидели, как живут те, кто всегда улыбается. Лучше нас живут, чего уж там. Хотя улыбаются – фальшиво, неискренне. Мы в этом эксперты, фальшь чувствуем издалека.
А, может, правда, все дело в улыбке? Улыбайся и разбогатеешь! Улыбайся и выздоровеешь! И мы старательно растягиваем губы и показываем зубы. Получается волчий оскал. Но мы этого не видим. Мы искренне считаем, что улыбаемся. Все по Луизе Хей. Эй, дорогое Мироздание, мы транслируем в тебя позитив! Отзеркаль нам, пожалуйста, хоть немножечко, на нашу бедность!
… — Эй. Помнишь тетю Леру-то? – окликнули меня недавно сиплыми голосами с вечной лавочки, засыпанной вечной сентябрьской листвой.
— Да, — я даже остановилась от неожиданности. – Помню. Конечно, помню.
— Она, сказали, за границей теперь живет. Черт его знает, то ли в Париже, то ли в Нью-Йорке, то ли вообще — на острове каком-то тропическом. Вилла у ней там и прислуга своя. Фотки, сказали, в интернете вывесила.
— Ух ты, молодец какая! Нисколечко не удивляюсь, кстати.
— Вот и мы. Не удивляемся. Проститутка была первостатейная, чему уж тут удивляться-то?..
