Мир стал плоским и маленьким. Поблек, съежился. Потерял в объеме. Стал простым, понятным, а значит — унылым. Когда-то, в детстве, казалось, что там, за поворотом, лежит чудесная страна, и тебя ждут необыкновенные приключения. Техника и интеллект изрядно потрудились, чтобы развеять эти надежды. Вечное стремление к большему ("Проси себе иного царства, потому что это слишком мало для тебя") сменилось примирением с философией малых величин. Других царств не будет. Только такое – маленькое.
От звезд – к монитору
Человек стремился к звездам, а в итоге запер себя в виртуальной реальности, ограничил мир размерами диагонали монитора. Никуда уже не надо спешить и стремиться: "Счастье найдено нами". Есть айфон или айпад – значит, бытие покорено нами, оно запуталось во Всемирной паутине, уместилось в прокрустово ложе картинок и гиперссылок.
Некогда русский писатель Алексей Писемский сетовал на то, что железная дорога убила литературу: "Теперь человек проезжает много, но скоро и безобидно, оттого у него никаких сильных впечатлений не набирается, и наблюдать ему нечего и некогда, — все скользит. Оттого и бедно".
В суждении этом слышны отголоски стариковского консервативного ворчания, но есть и правота: слишком уж мы стали скользить, слишком обеднели в плане впечатлений. Потому и романы многие, несмотря на то, что герои их вроде бы скачут по всему Земному шару, напоминают перемещение из одного угла комнаты в другой.
Но мир не пуст
Роман "Радости Рая" Анатолия Кима, знаменитого автора "Белки", "Отца-леса", – попытка воспротивиться устоявшейся современной картине мира. Мир не пуст. Он по-прежнему велик и чудесен. И счастье, "райские радости" – должны быть обретены нами. А для этого неплохо бы исходить Вселенную своими ногами.
Конечно, есть некая двойственность, запутанность подобного искания. "У тебя есть то, что ты не терял", — гласит часть известного софизма. Точно так обстоит и с радостью бытия. Она потеряна не столько по факту, сколько в восприятии. Райскими радостями, неполный перечень которых приведен в книге, пронизана каждая минута нашей жизни, но мы не замечаем этого.
Но дух веет там, где хочет, и герой романа, альтер эго самого Кима, отправляется в ничем не стесненный полет на поиски радости по временам и континентам.
Время человека – вечность, место бытия – везде. И да, Гераклит был прав: все течет, все изменяется.
Понятно, что у читателя, привыкшего к комнатному, далекому от космизма, мировоззрению современной литературы (в которой человек – пуп земли, а последняя имеет плоский вид и ограничивается пределами субкультур и многоэтажек), в процессе чтения книги вполне может начаться приступ своеобразной агорафобии (страх людных мест, страх открытых пространств – ред.). Но для Кима принцип всеприсутствия незыблем, поэтому его мысль и воображение не знает преград и стеснения.
Где счастье, там печаль
И нет ничего удивительного в том, что как-то где-то (что значит везде) сошлись Александр Македонский, Александр Ким (дед автора) и Константин Циолковский, сошлись и заспорили: кому живется весело, вольготно на земле?
Ответ почти некрасовский: всем и никому. В какой-то момент Ким приходит к вполне очевидной идее взаимосвязи печали и счастья. И в этой причудливой смеси тоже таится своего рода радость.
Это абсолютно свободный роман, в котором понятие пространства-времени, любая определенность становятся эфемерными и малозначимыми. "Радости Рая" — книга, в которой подчеркивается иллюзорность концов и начал — этой философии смертности, питающей эгоизм, империализм и стяжательство. И конечно же, перед читателем настоящее пиршество языка и стиля, роскошной космической поэзии. Самое оптимистическое чтение за последние годы.
Все длится, продолжается и взаимопереходит друг в друга. Все есть. Не следует заслонять радость бесконечной трансформации печалью безвозвратного ухода: "Дорога жизни вела меня повсюду, не имела никакого начала, не привела меня ни к какому концу, которого тоже не было".
Кто такие люди? Ожившие звезды. Как мы могли забыть об этом? Как мы запамятовали о том, что пришли в мир познать его радости, а не заниматься эволюциями, цивилизациями, революциями и всякими прочими "мастурбациями".
Все сияет. Смерти нет. "Живое живет живым". Раем пронизаны и вечность, и мгновение: "Я увидел бомжа Пушкина в драном, без пуговиц, камер-юнкерском мундире. О, было мгновение жгучей радости в том мире, уносимом потоком наводнения из созданных цивилизацией вещей, – когда ты вдруг увидел среди разрушительного хаоса, на краю вздыбленного потока разломанных вещей ноосферы, стоявшего на самом коньке грохочущей железной крыши милого тебе маленького курчавого человека!".
"Радости Рая" — роман не простой для чтения. Но ведь это и понятно: проще горя ничего нет, а радость устроена сложно. Радость еще следует разглядеть в наслоении ежедневных событий, которые мы ошибочно принимаем за истинное бытие.
