Седьмого декабря 1988 года в 11 часов 41 минуту по местному времени в Армении произошло катастрофическое землетрясение. Серия подземных толчков за 30 секунд практически уничтожила город Спитак и нанесла сильнейшие разрушения городам Ленинакан (ныне Гюмри), Кировакан (ныне Ванадзор) и Степанаван. Всего от стихии пострадал 21 город, а также 350 сел (из которых 58 были полностью разрушены). В эпицентре землетрясения городе Спитаке его сила достигла 10 баллов (по 12-балльной шкале), в Ленинакане — 9 баллов, Кировакане — 8 баллов. Шестибалльная зона землетрясения охватила значительную часть территории республики, подземные толчки ощущались в Ереване и Тбилиси.
По подсчетам специалистов, во время Спитакского землетрясения в зоне разрыва земной коры была высвобождена энергия, эквивалентная взрыву десяти атомных бомб, каждая из которых была подобна сброшенной в 1945 году на Хиросиму. Волна, вызванная землетрясением, обошла Землю и была зарегистрирована научными лабораториями в Европе, Азии, Америке и Австралии. В результате землетрясения, по официальным данным, погибли 25 тысяч человек, 140 тысяч стали инвалидами, а 514 тысяч человек лишились крова. Тогда на помощь спитакцам пришел весь Советский Союз. В числе первых приехавших в разрушенный город был и отряд спасателей из Костаная, с которыми прилетел в Ленинакан спецкорр костанайской газеты "Ленинский путь" Булат Ережепов.
Ленинакан: все о жизни и смерти
Он словно висел в воздухе, чудом удерживаемый тонкими высокими стеблями высохшей клумбы. Цветной снимок в картонной рамке. Два детских симпатичных личика – кудряшки черных волос, большие, будто извиняющиеся в чем-то глаза, слегка тронутые озорной улыбкой губы. Вокруг не было уцелевших стен, и кто-то бережно положил фотографию на траву. Большегрузные самосвалы, снующие в двух шагах от нее, тяжелые стрелы автокранов, тут и там стряхивающие с себя бетонный хлам, пыль, дым костров – казалось, все это по молчаливой договоренности стороной обходит два мальчишеских лица. Фотография была развернута так, что ее мог видеть всякий, подходящий к останкам дома. Мне очень хотелось, чтобы кто-то объявился – родные, близкие этих двух, тела которых, как мне сказали, вытащили из-под обломков и увезли на третьи сутки после землетрясения. Но.… За те пять дней, что мы были на объекте, фотографию так никто и не унес…
Мы с прорабом Александром Зерцаловым принялись искать в этом хаосе городской штаб. Но не отошли от площади и трехсот метров, как догоняет нас водитель Валентин Деккер. С ним – армянин в пропитавшейся пылью куртке, оба запыхались от быстрого бега.
— Саша, — очень заметно, как Валек волнуется, — человек просит кран, здесь где-то недалеко завал, там люди.
Армянин в знак подтверждения энергично кивает головой. Зерцалов принимает решение, не задумываясь:
— Выехать и помочь.
Валек с армянином исчезают в толпе, а мы с Сашей продолжаем прокладывать себе дорогу в штаб. Ближайшие пути перекрыты воинским оцеплением. Солдаты с автоматами, в защитных жилетах и касках. Идем вкруговую. У входа в штаб – милицейская охрана. Внутри – скопище людей, множество указательных табличек. С трудом находим нужную – "Дислокация прибывающих групп". Человека за столом атакуют с десяток армян, просят технику на свои дома. Мы тут же, едва заявив о себе, получаем назначение на жилой дом. Как выясняется, это тот самый, куда уже отправились наши ребята. Видимо, на эту минуту он действительно меньше всего обеспечен техникой. Попутную машину остановить не удалось, и мы вновь идем по городу пешком. Догадаться, что здесь стояло четыре девятиэтажных корпуса, невозможно. Они рухнули, как костяшки домино, и теперь все это только куча бетона, под которой остались люди.
Над Ленинаканом сумерки сгущаются быстро. Безветрие. Вспыхивают два-три прожектора над нашей площадкой, и на мгновение она кажется чудовищной, но искусной декорацией − вместо рампы, огороженной по периметру квартала домами старой постройки. Они уцелели. Возле них сотни людей. Огни костров высвечивают небритые мужские лица, фигуры женщин, склонившихся над маленькими и большими гробами.
Гробы – повсюду, они наготове, чтобы в любую минуту оказаться на руинах и принять свой скорбный груз. Люди с надеждой смотрят на стрелы кранов, бессильно замершие перед грудой обломков, укрытой ночной теменью. Я поднимаюсь наверх. Из узких щелей бьет трупный запах. Проходить мимо них невольно стараешься быстрее. Меня встречают чехи, только что они втроем слышали снизу голос. Нужен экскаватор, нужен свет. А нет ни того, ни другого.
… Женщину откопали днем. Ее поддерживали за плечи, а она обнимала всех и слабым движением пальцев указывала на расселину, из которой ее вытащили. Этот случай вдохновил людей. Но, к несчастью, на нашем объекте он был последним. Да и в целом по городу таких случаев становилось все меньше. А вечером шестнадцатого декабря на совещании в городском штабе зампред Совмина СССР Борис Евдокимович Щербина назвал две цифры: за день вытащено 1 380 трупов и только трое живых. Надежд все меньше и меньше.
Проблемы, ценою в человеческие жизни
Теперь прошло время. Теперь можно и нужно говорить об уровне организации спасательных работ. Я спрашивал об этом людей самых разных профессий и рангов, начиная с прораба Александра Зерцалова, кончая председателем Совета Министров СССР Николаем Ивановичем Рыжковым. Минут двадцать я мучил этими вопросами австрийцев. Прежде, чем ответить, лейтенант Хорст Кольбингер и обер-лейтенант Карл Линднер поинтересовались, какую газету я представляю. Узнав, что советскую, после минутной паузы и короткого совещания, дипломатично заметили:
"Мы не можем судить об уровне всего комплекса работ, потому что наш ранг не так высок. Но… мы прибыли сюда утром одиннадцатого декабря и тщетно искали место для лагеря. Попытка найти пристанище через официальные каналы также оказалась неудачной. Пару дней были проблемы с транспортом".
Во что вылились эти проблемы, догадаться нетрудно. К моменту нашей беседы австрийцы спасли пятнадцать человек, а могли больше… К ним постоянно подходили люди. Я даже заметил, что к ним, и вообще к иностранцам, предпочитают обращаться чаще, чем к своим – лучше организация, больше дела. Австрийцы спокойны, оперативны. Как только выясняется, что где-то обнаружены живые, обер-лейтенант Линднер связывается по рации с группой и называет ей новый адрес.
У нас порой все сложнее. На нашем объекте спасательные группы работают чаще всего разрозненно. Какое именно место откапывать? Четкой команды нет. В городе сложилось нелегкое положение с обеспечением бензином и дизтопливом. В штабе называлась цифра: за 15 декабря на заправку техники отпущено около 160 тонн бензина, на частный сектор – 26 тонн. Но беда в том, что полной информации об этом у населения нет, люди рыщут в поисках бензина, откупоривают баки спасательных машин. Несколько раз – стоило отойти на полчаса – горючее сливали из нашей машины и, что обиднее всего, из компрессора. За бензовозом, приехавшим на наш объект, толпой носились люди с ведрами. Отмахиваясь от частников, бензовоз "убежал" и от нас.
Мы понимаем.
В первые дни после землетрясения растерялись не только ленинаканцы. Оказались неготовыми встретить беду даже те, кому по долгу службы это положено. Неготовыми оказались те, кто посылал наших ребят рисковать жизнью. Я ошалело смотрел в первую же ночь на две двухместные палатки, вытащенные нашими спасателями из машины. В них можно укрываться разве что от комаров. И то только лежа. Неужели не нашлось нормальной вместительной палатки, где можно было поставить печку, которой тоже, увы, не было. Не подумали о свете. Даже элементарные керосиновые лампы, фонари или стеариновые свечи не положили. Хотите смейтесь, хотите плачьте – наши ребята пользовались, в основном светом зажженной спички. И на развалинах тоже. Чтобы разобраться в темноте в выгруженных вещах, включили фары машины. За несколько часов "посадили" аккумулятор.
Человек ко всему привыкает. И наши ребята, конечно же, не унывали, а постепенно устраивали свой быт. К исходу вторых суток мы переселились в казахстанский юрточный городок, раскинувшийся на окраине города у памятника "Мать-Армения". Парни сами поставили выделенные им юрты, лишь пару раз помог советами чабан из Алматинской области, специально приехавший консультировать установку степных жилищ. На пятые сутки затащили в юрты самодельные печки и позволили себе роскошь: снять теплые свитеры, просушить сапоги и вещи.
Власти были не готовы
Оказались неготовыми к беде и в верхних слоях руководства. И прежде всего в Совмине Армении. Я был на заседании штаба, проводимого зампредом Совмина СССР Борисом Евдокимовичем Щербиной. Поднимали одного за другим министров, спрашивали: что сделано за истекшие сутки? И было горько слушать − ну, скажем, министра связи Армении Роберта Смбатовича Авояна, вчера клятвенно обещавшего установить в городках спасателей телефоны, а сегодня докладывавшего о невыполнении. Вновь обещания: "к утру все проблемы со связью сниму".
Министр жилищно-коммунального хозяйства отчитывается об очистке города, снабжении водой, теплом. И вновь – неисполненные поручения. Встал министр торговли. К нему претензий меньше, за несколько дней в городе роздано 100 тысяч продуктовых наборов. Я их видел: в целлофановом мешочке колбаса, масло, печенье, шоколад – всего на шесть рублей. Но нужна сеть столовых, а с этим министерские службы запаздывают. Искренне тревожен голос представителя Минэнерго: сегодня в Ленинакане серьезный сбой с подачей электроэнергии, постоянно перебивает кабель.
Докладывают обстановку руководители республиканских отрядов. Уровень – заместители министров, главные инженеры крупнейших, известнейших в стране предприятий. Горько за Казахстан. Представитель нашего Госстроя прилетел только сегодня и не владеет обстановкой, не может четко назвать проблемы нашего городка.
Суровый разговор получился с работниками Госснаба республики и СССР. Руководитель украинского отряда заявил: в этой фирме получить что-либо без бумаги с печатью трудно, требуют расписки. Где-нибудь когда-то подобные претензии выглядели бы нелепо – ведь таков порядок. Но только не в израненном Ленинакане. Госснабовцев тут же подняли на смех, слова издевки слышались со всех сторон. Уважаемые руководители всемогущей фирмы всячески отпирались: никому не хочется здесь выглядеть бюрократами. А они есть. Около трех тысяч палаток лежит на складе в резерве. Борис Евдокимович Щербина подвел черту: никаких резервов, все должно быть отдано людям.
Совесть иметь надо
Небо Ленинакана. Чаще всего оно было сумрачным. Перед посадкой в "Звартноце" мы ночь просидели на небольшом аэродроме неподалеку от Тбилиси. Такого скопища звезд, как в этом тбилисском небе, не видел нигде. Расстояние небольшое между двумя городами, но природа четко подчеркнула, где мир, а где горе. Оно безмерно. На центральной почте на столе – куча телеграмм.
"Ленинакан. Геворкяну. Бабушка осталась под домом. Мама и я целы. Отзовитесь. Кировакан".
Володя Карабеджан оказался каменщиком. Сразу начал рассказывать мне о качестве строительства последних лет. Он, Володя, занимался всю жизнь – ему 55, — тем, что сейчас называется индивидуальной трудовой деятельностью. После землетрясения обошел все дома – целы. Почему? Да потому, что Володя совесть имеет, кладет стены толщиной не менее 80 сантиметров, а нынешние – каменщик не жалеет бранных слов в адрес строителей – в лучшем случае полметра.
Не надо все списывать на стихию
"Восьмое октября. Домашняя работа. Ленинград. Каким я увижу его? Каким он стал после всех трудностей первой зимы? Как выглядят его дома, его улицы? Что передумали и перечувствовали за это время его люди? И каковы они теперь, эти люди? Такие мысли и чувства теснились в моей душе…".
Когда я открыл эту страницу, слово "Ленинград" мне поначалу прочиталось как "Ленинакан". Мальчишка, конечно же, не зная о том, что ждет его и его народ, словно заглянул из прошлого в будущее со своими недетскими вопросами.
Что сталось с Арменом, я не знаю. Остался ли он под развалинами школы или эвакуирован куда-то в российский, украинский, казахстанский городок. Когда видишь глаза армянских детей, наши проблемы и просчеты кажутся непростительными. Не надо все списывать на стихию. Человек конца двадцатого века обязан уметь противостоять ей.
