Режиссер из Казахстана презентовала в Токио безбюджетный фильм

Ксения Нака, РИА Новости

— Как родилась идея этого фильма?

— Идея снять фильм про глухих родилась у меня давным-давно. А поводом стало то, что у нас в позапрошлом году была девальвация тенге, когда доллар подорожал в два раза. Многие люди это на себе почувствовали: многие потеряли работу, многие потеряли квартиры, у многих были проблемы с банками. И до сих пор эти проблемы есть, никуда не делись. Я подумала, что если здоровые, работающие люди сталкиваются с такими проблемами, каково инвалидам. У нас инвалиды абсолютно не защищены социально. Очень маленькие, оскорбительно невозможно маленькие пенсии. Для меня кино — это история в предлагаемых обстоятельствах. К тому же я давно хотела снимать про глухих. Совпало несколько компонентов.

— Насколько я знаю, ваши актеры на самом деле не актеры.

— Да, они совсем не актеры. Глухих актеров не существует. Только благодаря им этот фильм состоялся. Когда я написала сценарий, я решила, что пойду в общество глухих, поищу там людей. Если я найду людей, которые смогут полный метр на себе вытащить, то мы будем это снимать. Если я не найду, то мы не будем снимать это кино, потому что здоровый человек притворяться глухим не сможет никогда, да это и не нужно. Это было бы ужасно. Я для себя так решила и не очень волновалась: не получится, так не получится, что-нибудь будем другое думать. Но там оказалось очень много желающих, очень большой кастинг. Получалось много пар, был вариант смешанной пары: был очень хороший мальчик, казах наполовину, он профессиональный клоун. Но я не стала смешивать национальности, иначе зритель будет воспринимать фильм через призму национальности. Забудут про то, что герои — глухие, забудут про девальвацию, будут видеть только их национальности. В результате получилась русская пара. Хотя когда пришла в общество глухих, я даже не знала, кого я буду снимать, на каком языке я буду снимать. Я была абсолютно открыта для всех возможностей.

— Вопрос о самом фильме. Вы не боитесь упреков, что фильм учит безнаказанности зла? Она совершает ряд убийств, и ей все сходит с рук. То есть у нее все хорошо и удачно получилось, ценой убийств она добилась всего, чего хотела.

— Мне задавали этот вопрос. Но на самом деле я всеми силами старалась отвратить от этого пути. Вопрос безнаказанности уголовной поднимали неоднократно.

— Не только уголовной. Она может быть и в других плоскостях.

— Да-да, кармической, моральной. Но для меня в кино, если ты хочешь что-то сделать, ты всегда чем-то должен жертвовать. Всегда есть какие-то побочные эффекты. Снимаешь про одно, но почему-то люди видят какую-то другую часть, вырывают из контекста и зацикливаются на другом. Но мне кажется, что думающий зритель увидит этот фильм так, как нужно. Это кино не для всех. Его не будут показывать в кинотеатрах, его не возьмут на телевидение. Я сейчас с большим трудом пробиваю его показ на телевидении. То есть это кино для подготовленного зрителя, оно пойдет узким экраном, на каких-нибудь специальных каналах, на фестивалях.

Я думаю, что те ужасы, которые она творит по ходу фильма, они просто должны раскрыть нам ее как личность. Она жертва системы. Она в этой системе выросла, она ее продукт.

Почему была стопроцентная амнистия у тех, кто состоял в гитлерюгенде? Потому что это были дети системы и у них не было вариантов не вступать в гитлерюгенд. У них была пожизненная амнистия и было запрещено где-либо потом об этом упоминать, потому что они не виноваты. Так же и Света, которая выросла в приюте для глухих, в ужасных условиях, она не может быть другой. И в ее системе координат она не совершала преступления. Она выживала. Она по-другому не умеет жить. Ее не научили, потому что любить, быть добрым, хорошим, соблюдать законы — этому надо учить. Когда человек рождается, он не знает ничего об этой жизни. Он узнает о ней в первый год, во второй, всю свою жизнь мы учимся и узнаем о ней что-то новое.

Она и детей своих так научит, потому что по-другому не знает и не умеет. Она не испытывает страдания. Она мучается бессонницей, она выпивает. У нее есть что-то на уровне ощущений, она понимает, что она что-то не так сделала. Все-таки что-то у нее в душе шевелится. Эта тонкое, что шевелится, оно не дает ей спать, но в корне она неизменна.

— То есть она, в общем-то, монстр?

— Да, она монстр. Это как я, например, думала в детстве: я вырасту и никогда не буду делать, как папа, или никогда не буду делать, как мама. Я выросла, и я делаю, как папа и как мама. Только с какой-то поправкой на время, на другую эпоху, минус 20 лет спустя. Во мне говорит папа, во мне говорит мама. Как бы я ни пыталась от этого отойти.

— То есть получается какой-то безвыходный финал?

— Финал абсолютно безвыходный. И я не хотела делать его каким-то слезливым. Но самое интересное, во время показа встали несколько человек и сказали, что в этом финале есть свет в конце тоннеля. Я чуть не зааплодировала. Я говорю: "Серьезно?". Они говорят: "Мы поняли, что вы даете какую-то надежду".

— Ваш фильм не просто малобюджетный, он вообще безбюджетный. Как это получилось?

— У нас бюджет — 17 тысяч долларов США. Я считаю, что это безбюджетный фильм, потому что эта сумма только окупает траты на бензин, керосин и так далее. Гонорары были чисто символические. Мы долго искали деньги, но нам сказали: "Вы что, с ума сошли? Кто вам даст на глухих? Мы и на здоровых-то не дадим". Вообще, у нас такое отношение к инвалидам, чтобы их запереть, закрыть где-нибудь, чтобы их не было видно. Поэтому когда наши люди приезжают за границу, им кажется, что там одни инвалиды. И людей это раздражает. И отношение такое, что их надо где-то закрыть, чтобы они не ходили и не портили общую картину. Потом мне сказали: "Ты никогда не найдешь деньги и даже не подходи". Я поняла, что я никогда не найду деньги на этот фильм.

Полное интервью Жанны Исабаевой читайте здесь >>