Мемориал Славы с Вечным огнем был открыт здесь 8 мая 1975 года и приурочен к 30-летию Победы в Великой Отечественной войне - Sputnik Казахстан, 1920
80-летие Победы в Великой Отечественной войне

Эвакуировался дважды: воспоминания казахстанского врача о блокаде Ленинграда

© Sputnik / Ертай Сарбасов Михаил Ефимович Зельцер
Михаил Ефимович Зельцер  - Sputnik Казахстан, 1920, 27.01.2025
Подписаться
Известный казахстанский эндокринолог Михаил Зельцер, недавно отметивший свой 94 день рождения, рассказал, как дважды бежал из осажденного Ленинграда
АЛМАТЫ, 27 янв. — Sputnik. С момента полного снятия блокады Ленинграда прошел 81 год. Как и ветеранов Великой Отечественной войны, переживших ужасы осады города на Неве осталось не так уж и много и сегодня большинству из них за 90. Но те страшные дни они помнят в мельчайших деталях, словно это было вчера.

С любовью к жизни

Стандартную панельную пятиэтажку в спальном районе по улице Василия Клочкова вместе с сотрудниками Генконсульства России в Алматы мы разыскали без труда. Набрав номер квартиры на домофоне, буквально через мгновение услышали в динамике бодрый голос, который поинтересовался, кто прибыл с визитом. Спустя еще миг, домофон издал треск, а затем запищал, указывая на то, что хозяин готов нас принять.
Михаил Ефимович Зельцер, недавно отметивший свое 94-летие, встретил нас в дверях, одновременно провожая соцработника.
Худощавый, невысокого роста, с седыми и редкими, но, по привычке, аккуратно зачесанными назад волосами, он улыбнулся, пригласил пройти и проводил нас в свой рабочий кабинет. Именно в рабочий. Ведь, несмотря на свой преклонный возраст, Михаил Ефимович – доктор медицинских наук, профессор, Заслуженный деятель Казахстана, Академик академии профилактической медицины, член Международной и Европейской ассоциации диабетологов, он все еще принимает пациентов на дому и отбоя от них нет.
- Когда я приехал в 1954 году в Казахстан работать по распределению, эндокринологов тут еще не было. А сейчас сильное направление. И врачи все – либо мои ученики, либо ученики моих учеников, - смеясь отвечает он на наше удивление о его медпрактике, попутно убирая со стола компьютерный планшет.
Наведя порядок на столе, пенсионер сел в кресло, поправил лацкан пиджака, на котором звякнули три ряда медалей и переключил все внимание на нас.
- Михаил Ефимович, мы поздравляем вас с Днем полного снятия блокады Ленинграда. Это одно из тяжелейших испытаний, выпавшее на долю нашего народа. Оно показывает пример истинной стойкости и веры в общую Победу. В этот день желаем вам крепкого здоровья, счастья и благополучия, - сказала представитель Генконсульства России в Алматы, вручив памятный подарок.
© Ертай Сарбасов Михаил Ефимович Зельцер – доктор медицинских наук, профессор
Михаил Ефимович Зельцер – доктор медицинских наук, профессор - Sputnik Казахстан, 1920, 26.01.2025
Михаил Ефимович Зельцер – доктор медицинских наук, профессор
Казалось, во время официальной части, Михаил Зельцер чувствовал себя несколько сковано и неудобно. Но, как только речь зашла о былом, изменился буквально на глазах. Глядя на это, сложно было не понять, какую глубокую рану получил и непередаваемую боль пережил в суровое блокадное время на тот момент десятилетний мальчишка и, как сложно было жить с этим следующие 80 с лишним лет. Даже удивительно, что после всего этого он не разучился шутить. В том числе и над собой.
- Вы знаете, я в последнее время стал шутить над собой. Самое время, потому что могу что-то и забыть. Так вот шутливое стихотворение, которое сочинил сам себе:
Упрямство в старости - и смех, и грех,
Ведомый одряхлевшим паровозом,
Без шансов и надежды на успех
Я соревнуюсь с атеросклерозом.
Так вот, это к тому, что, если я забуду что-то, не взыщите.

Так началась война

- Михаил Ефимович, расскажите, как война и блокада ворвались в вашу жизнь?
За вопросом последовала глубокая и тяжелая пауза. Прервалась она также неожиданно.
- Далеких дней воспоминания былой войны,
Когда шаталось мироздание, тревожат сны.
Разрывы гулкие снарядов вздымают лед.
Своих детей из Ленинграда страна везет.
Столбы дорожные мелькают, гудит земля
И, как солдат, нас принимают госпиталя.
Не всем до Майского рассвета достанет сил,
Пути нелегкого приметы - следы могил.
Давно отброшена подушка. Сна нет, как нет.
Грохочет в памяти теплушка по стыкам лет.
Это стихотворение вошло в мою книгу воспоминаний о блокаде Ленинграда, о том страшном времени.
© Ертай Сарбасов Михаил Ефимович Зельцер
Михаил Ефимович Зельцер  - Sputnik Казахстан, 1920, 26.01.2025
Михаил Ефимович Зельцер
Первый и последний дни войны я помню до сих пор, с утра до вечера. Когда война началась, мне шел 11-й год. И вот, утром 22 июня мы с моим старшим братом поехали в центральный парк культуры и отдыха. Он хотел поступить в кружок акробатики там и меня за компанию взял. Но кружок не работал в воскресенье, и мы еще не знали, почему. Но на обратном пути весь Невский был забит трамваями, стояли толпы людей. Мы вышли. Брат говорит: “Стой, пойду узнавать, в чем дело”. Вышел, подошел к толпе, потом вернулся, и говорит: “Мишка, война!”.
Мы жили в Ленинграде на Невском. Вернулись домой. Пошел на улицу. У репродукторов двух толпы людей: передают речь Молотова, самую знаменитую речь, когда он говорил: “Враг будет разбит, Победа будет за нами!”. Тогда я в первый и единственный раз в жизни увидел стихийный митинг. Собралась толпа вокруг репродукторов выскочил какой-то военный, размахивая руками, стал кричать: “Мы этим гадам, фашистам, покажем!”. Там все ему аплодировали! Никто тогда не думал, что четыре года впереди и что столько людей не вернется домой.

Морозы, голод, смерти

- Что происходило дальше, Михаил Ефимович, когда стало понятно, что война – неизбежность?
- Мне пришлось эвакуироваться из Ленинграда дважды. Война началась 22 июня, a в июле из Ленинграда стали вывозить детей, причем без родителей: школьные коллективы, детские сады. Было, как теперь я понимаю, большое головотяпство. Ленинград еще не бомбили. Мы были довольно далеко от фронта, а вывезли нас навстречу фронту, на станцию Лычково. И нам повезло очень, потому что мы задержались на день. Когда приехали в Лычково, увидели там, черт тебя знает, что: кровь, разрушенные вагоны, разбомбили один отряд школьников, который туда приехал. А нам повезло.
Нас высадили. Поехали мы на телегах в деревню Заборовье и там через несколько дней уже стали слышны разрывы. Вот орудия стреляют где-то далеко, звуки слышны. Аэродром военный стали строить, и мы старались помогать, чем могли. Траву вырывали. Было ощущение, что помогаем фашистов победить.
Шестого июля мы там были, а где-то, наверное, через месяц, за нами машины пришли, потому что война была уже близко. Посадили в машины и повезли в кировскую область, через Валдай. И вот по дороге я впервые увидел, что такое война. Я даже не знаю, зачем надо было бомбить. Деревенька. Ничего там военного не было, но ни одного дома… Пепелище. Печи остались, старики со старухами бродят, собирают что-то. Ни живой души, кроме стариков, нет. Вот так показала лицо война в первый раз.
Привезли нас в Кировскую область, и там был, ну, по существу, детдом. Я был с братом там со старшим. В общем, было тоскливо, голодно и плохо. И мы все время родным писали: “Заберите нас, потому что очень тут плохо”. И младший брат моей мамы приехал за нами в середине августа, забрал. Ним добрались до станции Буй. Там толпы людей скопились много, в Ленинград не идут эшелоны, люди ждут, голодно, тесно. Ну, в конце концов дали эшелон, мы с боем его взяли, доехали, но в Ленинграда уже не пускали. Но пробрались. 18 августа мы приехали в Ленинград. И началась блокада.
Тогда уже через два дня была, по-моему, первая бомбежка. И мы бегали смотреть на результат этой бомбежки. Очищали бомбоубежища, мазали защитной краской, дежурили, когда воздушные тревоги появились. И, в общем, такое было ощущение, что помогаем воевать с фашистами.
Потом все тяжелее, тяжелее. Ноябрь и декабрь 1941 года, лютые морозы до 40 градусов, не топят. У нас где-то прорвало водоснабжение и яма образовалась неподалеку от дома. Вот туда за водой ходили. А потом перестали: лютый холод был, жуткий. У нас во дворе была скорая помощь, и каждый день возле нее 2-3 трупа лежат. Чем от голода поможешь?
Топили тогда буржуйкой. Труба в форточку, жгли, что попало: мебель ломали, больше топить нечем было. С печкой не очень хорошо умели управляться. На ночь закрыли, и на утро угорели все. Мой дядя, он был студент мединститута и вернулся с дежурства, а мы лежим. Кое-как нас растолкал и на свежий воздух.
Еще один мой дядя, он, инженер по образованию, во время войны служил в инженерном управлении Ленинградского фронта. Их семьи разрешили эвакуировать и 14 февраля нас посадили в полуторки и по Ладожскому озеру, по дороге жизни… Я ничего не соврал в стихах: холодище лютое, а я уже тогда не ходил.
- В смысле, от голода и истощения?
- Да. Вот что еще мне надо рассказать обязательно. До этого, в декабре, такая жуткая обстановка была под новый год. Я лежал, уже не ходил. Приходит наша учительница домой и говорит: “Миша, приходи, будем отмечать новый год. Будет вечер, подарки будут давать, кормить будут. Ну, когда услышал про подарки, я, естественно, встал и пошел. И, действительно, было. Елка, хоровод устроили вокруг с баянистом, и фантастически богатые подарки дали. По тем временам это такой армейский шоколад был. Я думаю, что американский. Не могу сказать, сколько это стоило тогда… Ну, неподъемные совершенно деньги. Еще срез армейской буханки хлеба. Накормили, какой-то суп из крапивы давали, еще что-то. Поели, я за пазуху все спрятал, чтоб, не дай Бог, не отобрали, что могло запросто случиться. Притащил домой этот шоколад… И потом я уже думал... Стоят на окраинах немцы и надо было ввезти это в Ленинград, надо было организовать все это дело. И сколько людей жизни отдали за все это дело. Вот теперь, уже задним числом, я понимаю, как это было нелегко организовать. И все-таки организовали.
14 февраля мы поехали по Ладожскому озеру. Нам повезло. В это время где-то далеко бомбежки были, и мы проехали. Новая Ладога называлась станция, где принимали блокадников.

В эвакуации

- То есть, второй раз удалось вырваться и снова удачно?
- Да. Только привезли, сразу начали нам выдавать гороховый концентрат. Нас четверо было: я, брат, бабушка и дядя мой. Ему, в какой-то мере, повезло. Незадолго до войны какой-то бандит его ножом полоснул по руке и палей не сжимался. Поэтому он и в армию не попал. Остался жить. Мы вчетвером получили гороховый концентрат. У нас была кастрюля литра на три, наверное, может и больше. В общем, полная этого горохового концентрата. И, конечно, все сразу съели, не удержаться. И все так. И повальная дизентерия.
Подали теплушки - пульмановский вагон. Большущий, никаких тебе условий. Буржуйка стоит одна, а чем топить неизвестно. Люди туда хлынули толпой. Помню, меня прижали к стенке, от своих оттерли. Потом как-то утряслись, я пробился к своим, и двинулись мы в эвакуацию.
Знаете, у меня в памяти вторая эвакуация, она гораздо хуже, гораздо тяжелее блокады. Там, все-таки, дома, в своей квартире. А здесь едем грязные, немытые, никаких тебе условий, все болеют. На каждой остановке не знаем, сколько стоять будет, неизвестно, накормят ли, карточки отоварят или нет. И дня через 3-4 стали люди умирать. На остановке приходят санитары: “Есть, умершие?”. Отвечаем: “Да, есть”. Их прикрывали простыней – 2-3 человека лежат и простыня серая сверху. Санитары снимают ее, а там еще одна серая “простыня”… Из вшей. И вот так мы доехали до Иваново-Вознесенска. И было это 23 февраля. Я этот день запомнил, потому что это День Красной армии был, а для меня это было второе рождение.
В Иваново-Вознесенске нас повели в дезпункт. И был один доходяга совершенный среди нас: идет, а его ветром шатает. Мужчин и женщин в разные повели, а он таким женским голосом: “Гражданочки, да что же это делается. Спали вместе, - говорит и рифмует дальше. - … вместе, а в бани разные ведут!”. Так вот… Чувство юмора не покидало.
Привезли нас, одежду “прожарили”, а нас - в баню. Обмылочек - мыло хозяйственное, и мы помылись первый раз за всю эту езду. Совершенно блаженное состояние. Потом в столовую. Вот эта столовая, ну, райское видение. Громадный, большущий, не знаю, может, столиков там, на 200. Чисто, официантки в кокошниках, в передниках, свежие газеты на столах. И я в первый раз прочитал тогда очерк “Таня”. Это о Зое Космодемьянской. Вторая статья была “Таран в 8 метрах над землей”. Забыл фамилию летчика, о котором писали. Он тоже погиб. Две-три недели, что мы там пробыли, это рай. Мы словно попали из ада в рай.
- Михаил Ефимович, вы пережили всю эту жуть. В дальнейшей жизни остались какие-то привычки из этого страшного прошлого?
- Я думаю, что это большая школа. Как ни удивительно, блокадники живут относительно долго. Хотя сейчас участников войны, наверное, просто не осталось, а блокадников осталось немного. Всем за 90. Мне 95-й, слава Богу, идет. И мы чутко понимаем, что такое хорошо, а что такое плохо. Мы понимаем, когда мелкая неприятность, а когда вещь серьезная. Мы понимаем, что значит настоящий голод. Я думаю, что, конечно, блокада очень многому научила. В госпитале нас человек 200 лежало в одной палате. Мой дядя палец ногу тыкал, а он до половины проваливался - голодные отеки. Но понемногу пришли в себя.
До 8 марта мы лежали в госпитале. Потом нас опять в теплушки, и все повторилось заново. Поехали на Свердлов. На Свердловской товарной бабушка моя умерла. В братской могиле похоронена.

Победы жизни

- Расскажите про то, как узнали о Победе. Вы говорите, что хорошо это помните…
- От начала и до конца помню. Рано утром прибежали девочки из нашего класса и кричат: “Победа!”. А уже все ждали, знаете. Вот уже… Вот, вот… Ну, еще день, ну еще неделя. И прибежали, кричат: “ Победа!!!”. И мы вскочили. Пошли в степь тюльпаны собирать. Набрали тюльпанов и пошли в нашу школу. Идем, и колонну первоклашек ведут. Там старушка одна была - бабушка моего приятеля, такая… пожилая… Тогда мне даже казалось, сильно пожилая. Но я думаю, что ей вряд ли было больше, чем лет 70. И, вот, она увидела колонну эту и кричит с еврейским акцентом: “Победа!!!”. И они также: “Ура, ура!!!”. И тюльпаны. Такая всеобщая радость. И весь день. Встречаем по дороге начальника отделения. Человек достаточно суровый. Сын его учился в нашем классе тоже. Встречает школьников: “Почему на голове не ходите? Сегодня можно!!!”. Всеобщее ликование.
Сейчас иногда пишут, что, мол, Победа - это Магадан победил Освенцим. Я думаю, что это неправда. Я думаю, что победили фашизм. Это очень важно. И, наверное, я думаю, что я вряд ли когда-нибудь забуду все эти вещи.
- Михаил Ефимович, вы своим детям и внукам что рассказываете о войне? Какие-то наставления даете?
- Вы знаете, внуки - самостоятельные люди уже. И дети… И они слушают наши наставления так, с большим скепсисом, так скажем. У них своя жизнь. И, все равно, я им рассказываю… Кстати, вот эта книжка. Если ее открыть… В общем, тут написано, что во всем виновата внучка. И, в самом деле, она долго меня упрашивала, чтобы я написал воспоминания. А мне было очень сложно. Как только начинаешь вспоминать, горло дает (сжимается). Но вот, собрался и написал. И, хотя они родились через много лет после войны, я думаю, они правильно понимают, что лозунг: “Никогда больше!” - лучше.
И все же, вы знаете, я смеюсь. Иногда за всякие мелочи переживают больнее, чем это надо было бы делать. Но вообще мне грех жаловаться. У меня замечательные дети. Как-то приходили тоже журналисты, мне исполнилось 80 лет. И спрашивали: “А что вы считаете наиболее удавшимся в вашей жизни?”. Я сказал, что самое удачное, что у меня получилось сделать в жизни - это мои дети. Они у меня хорошие.
Говорить о блокаде и Великой Отечественной с Михаилом Ефимовичем Зельцером можно часами: подробности и истории тех страшных дней всплывают сами собой, а рука блокадника периодически прикрывает глаза, чтобы, как можно более незаметно, смахнуть скупую слезу.
“Железный человек!”, - не раз подумалось мне за то время, которое мы провели за разговором. И, действительно, железный. Но с мягким и чутким сердцем.
© Ертай Сарбасов Михаил Ефимович Зельцер
Михаил Ефимович Зельцер  - Sputnik Казахстан, 1920, 26.01.2025
Михаил Ефимович Зельцер
Пройдя ужасы блокады и войны, посвятив всю свою жизнь медицине, более 70 лет спасая человеческие жизни, он находил время, чтобы увековечить воспоминания в книгах, собирал занятные коряги и деревяшки по всему свету и, подстругав немного, превращал их то в сказочных персонажей, то во вполне знакомых каждому человеку. А потом еще и к каждой из них отдельное стихотворение написал. И брошюрку издал. С любовью. Говорит: “Художника из меня не вышло!”. А ведь ошибается. Или скромничает. Какую жизнь “пишет” на холсте времени! Не каждому дано. Избранным.
Лента новостей
0