Героиня нового рассказа колумниста Sputnik Грузия, писательницы Мариам Сараджишвили погрязла в обычных женских проблемах
Дареджан наклонилась над низеньким холодильником. Вчера на первой полке она оставила тут четверть головки имеретинского сыра: "Что-то не видно". В пояснице заныло. Годы-то ее немалые – девятый десяток разменяла. Пересилила себя, заглянула вглубь: "Нет, и нет той миски, как ветром сдуло". С памятью, слава Богу, еще проблем нет до такой степени, чтоб не помнить, куда сыр положила…
А-а, ясно, это наверняка Лизико ночью встала, поднажала на сыр, а тарелку себе под кровать пихнула. Там же и пепельницу, полную окурков, приспособила, как обычно делает".
Сколько раз Дареджан ругалась с квартиранткой.
- Имей совесть, хоть иногда в комнате убери, окна открывай, проветривай.
Нет, Лизико день на ночь поменяла. Днем дрыхнет, а ночью по холодильнику Дареджан инспекцию проводит и две пачки "Парламента" выкуривает. На все уговоры один ответ:
– У меня депрессия. Личная жизнь на нуле.
– Да ты похудей слегка и не кури столько. Кожа ж не резиновая, портится. И на воздухе часто бывай. А там, может, кто-нибудь и появится.
Лизико по обыкновению только вяло шевелила пухлыми пальцами с фамильными перстнями, дескать, жизнь-жестянка закатилась в тупик. И тянулась к новой сигарете.
Дареджан знала повадки своей квартирантки наизусть – уже фактически третий год вместе кукуют. Даже привыкла к этой беспутной девице и периодически пыталась изменить ее мировоззрение, но безрезультатно. Депрессия – дама липучая: как схватит, так не отпустит.
Лизико, по ее же рассказам, была единственной и поздней дочкой профессорской четы. Папа с мамой оставили ей четырехкомнатную квартиру в престижном районе и антиквара в изрядном количестве. Потом тихо и мирно друг за другом покинули этот мир. Лизико ухитрилась спустить антиквариат за первый год своей сиротской жизни, причем сама не могла внятно объяснить, куда именно улетели такие нехилые финансы. И под занавес все же собрала в кулак волю и сдала квартиру иностранцам за тысячу лари. А сама стала снимать комнату у Дареджан. Вроде деньги неплохие для одного человека, но Лизико не вылезала из долгов и часто задерживала квартплату своей хозяйке. Дареджан поначалу беззлобно ругалась, потом стала воспринимать это философски:
– Как это небо голубое, так и Лизико не родилась финансистом.
На транжир Дареджан насмотрелась по самое не хочу. Ее сын Амиран был женат трижды и каждый раз приводил в дом одну жену хуже другой. Потом шумно разводился, запивал и на пьяную голову клялся, что больше никаких женщин в его жизни не будет. Но все повторялось сначала.
Дареджан стоически принимала участие в матримониальных экспериментах сына и каждую невестку встречала с надеждой:
– Боже, сделай, чтоб хоть эта была раз и навсегда.
Первая была невероятной неряхой, вторая изловчалась наставлять мужу рога с его же друзьями, третья имела такой острый язык, что Дареджан, вспоминая ее предшественниц, пришла к выводу, что от добра добра не ищут. И все трое об основах экономии семейного бюджета не имели ни малейшего понятия.
Амиран перегрызся со всеми официальными женами, а Дареджан ухитрилась сохранить со всеми невестками прочные дипломатические отношения и с радостью принимала у себя дома троих внучек. Сын вспоминал о матери редко, наконец-то найдя по своему вкусу какую-то берлогу на другом конце города, и вел там асоциальный образ жизни. И это его мать приняла без ропота на судьбу: свои мозги никому не вставишь, сыну тем более. Чего уж на невесток пенять. И утешалась общением с внучками. Именно ради них сдавала одну комнату, чтоб было чем порадовать девочек, приходящих к бабушке в гости. "На одну пенсию особо не разгонишься".
Лизико со своим пофигизмом к быту и невосприятием личностных границ для Дареджан была невольным дополнением к общему жизненному пейзажу.
Их общий будний день протекал примерно таким образом.
Стук в дверь.
– Лизико, куда ты дела мою записную книжку, которая у телефона лежала? Надо в поликлинику позвонить.
Из комнаты доносилось что-то нечленораздельное, переходное от мычания к нежному рычанию. Потом следовал точный адрес нецензурного содержания.
– Имей совесть, скажи толком, куда запихнула?
Из двери высовывалась всклоченная голова.
– Я что-то там записывала. Кажется, стихи. Не помню. Сама ищи, – бормотала Лизико и шла досыпать дальше.
Записная книжка в итоге после долгих поисков находилась в холодильнике.
К часу дня Дареджан снова стучалась к квартирантке.
– Лизико, вставай уже, день на дворе. Достирай свою юбку, мне тазик нужен. Третий день она киснет.
Из-за двери следовало вполне логичное:
– Куда спешить? В воде лежит. Не горит. Пожара нет.
Дареджан вздыхала и плелась в ванную – достирывать чужую юбку. Тазик был нужен позарез.
К четырем часа дня дверь, наконец-то, открывалась и на кухню выползала Лизико, позевывая и потягиваясь. Не умываясь, сразу же закуривала. Потом искала глазами джезву на плите.
– Дареджан, умоляю, поставь кофе, глаза чтоб открылись.
– Кофе кончился.
– Авое, а что я буду пить?
– Пей чай. Полезно.
– Я еще не пенсионерка.
– Я там кашу сварила. Кушать будешь?
– Кашу нет еще. Дареджан, умоляю: не смотри на меня так. И так тошно. В доме есть нормальная еда?
– А что ты хочешь?
– Вай, не задавай глупых вопросов. Я, может, замуж за миллионера хочу выйти – и где его взять? Вместо этого мне пихают какую-то дебильную кашу. Вот так и в жизни. Ищешь красивого перспективного мужчину с положением, прерываешь Интернет, а вместо этого ко мне клеятся одни извращенцы. Всю ночь чатилась с каким-то кретином из Зестафони и в итоге поняла, что он редкий козел.
Дареджан обычно после такого выступления шла ставить чайник. Тема замужества была навязчивой идеей для Лизико. Оттуда и депрессия. А человеку даже в депрессии надо хоть иногда кушать нормальную еду. Потом наливала чай и ставила перед квартиранткой что-нибудь простенькое, но вполне съедобное.
– Лизико, а ты ищи мужчин попроще, может, и тебе улыбнется счастье. В твоем возрасте у меня уже Амиран в школу ходил. И не ешь по ночам. Это вредно.
– И что? В итоге твой Амиран звонит раз в полгода и ему неинтересно, на что ты живешь.
– Зато у меня хорошие внучки. Везде надо искать светлую сторону.
– В гробу я видела эту светлую сторону.
Затем Лизико искала глазами что-то из горячительных напитков.
Вечер бывал примерно в одном стиле. Лизико, приняв дозу на грудь, плакала на плече Дареджан о несправедливости жизни, о мужиках-козлах, о деньгах, которых никогда не хватает. Дареджан гладила ее по голове, как маленькую, и уговаривала:
– Лизико, в тебе так много хорошего. Ты и стихи пишешь, и готовить можешь неплохо, и добрая. Давай начнем новую жизнь вот прямо завтра. У тебя все получится, я верю.
А сама думала: кто знает, какая бы у нее была бы дочка, если б не те аборты в молодости. Может быть, такой же непутевой, как вот эта Лизико или ее Амиран. С дисциплиной и воспитанием у Дареджан выходило не ахти как. Много ошибок наделала в свое время, сейчас и не исправишь. Единственно, что у нее получалось так же просто, как дышать, – это любить и заботиться о тех, кто попадался под руку. Потому и принимала всех, кого ей жизнь посылала, без анализа и без демаркационных линий пунктиром.
"И хорошо, что есть кому стирать юбку и вытирать пьяные слезы. Хуже, когда этого нет. А единственная твоя жиличка – звенящая пустота. И Лизико, кстати, уже как родная. Срослись и спелись за эти годы. А другую квартирантку лучше не искать. Откуда знаешь, какие тараканы будут у нее. С насекомыми Лизико уже достигнут полный и бесповоротный консенсус".
…Часы показывали полтретьего. "Хватит уж Лизико спать. Так все можно пропустить".
Дареджан постучалась к квартирантке.
– Лизико, детка, вставай, кофе уже стоит. И оладушки твои любимые на мацони я приготовила. Горячие!!!
Оладушки и правда у Дареджан выходили на пять с плюсом. Кто не пробовал, тот многое в жизни пропустил.
Читайте также:
- "За что?", или Ремейк рассказа Толстого
- Можно ли быть счастливым при дефиците личного пространства
-
Чего на самом деле хотят женщины, или Замужество в теории и на практике
-
Жизнь продолжается, или Как Даша нашла на улице ребенка
