К тому же, в отличие от худощавого (судя по фото) Федора Михайловича, вид имел пухлый. Но самое главное - был Виталий очень жаден и занудлив.
Дома они с женой питались в основном картофелем и консервированными овощами, коими их щедро снабжали родители, да соленой рыбой. Хлеб вкушали только черный, поскольку он стоил дешевле белого. Зато очень любили дни рождения сотрудников. Там их невозможно было оторвать от халявной закуски.
Для щедрых на разносолы сибиряков эта жадность казалась дикой, но Виталий с женой объясняли ее тем, что копят деньги для поездки на болгарский курорт. Один раз они туда действительно слетали, вернувшись с самыми чудесными впечатлениями. Но, посчитав потраченные деньги, местом ежегодного своего отдыха с тех пор избрали деревню, где жили родители Виталия, и где денег тратить было не на что, да и негде. Но скопидомский образ своей жизни уже не меняли.
Вторая плохая черта Достоевского выражалась в том, что, сделав кому-нибудь замечание, он, как клещ, вцеплялся в этого человека и изводил его донельзя.
Мы, то есть те, кто знал Виталия уже не один год, как-то к этому привыкли и старались не обращать внимания на его доставания. Но Паша Калачев, влившийся недавно в наши журналистские ряды, привыкнуть к этому, естественно, еще не успел. Бывший комиссар студенческих строительных отрядов, он отличался веселым, добродушным нравом, как и положено сильному, уверенному в себе человеку. Про силу его я сказал не для красного словца. Будучи роста невысокого, ниже того же Достоевского на целую голову, он имел звание мастера спорта СССР по штанге. И как-то на спор отломил руками секцию от чугунной батареи. Свои материалы, в отличие от нас, отдававших рукописи машинисткам, он печатал сам на портативной югославской пишущей машинке, причем - одним пальцем. Именно эта деталь и стала вдруг причиной конфликта между ним и Достоевским.
Заблудившийся вертолет, или Как важно не потерять себя в ненастье
Работали мы все восемь журналистов (кроме редактора, имевшего свой кабинет) в одной большой комнате. При этом ни постоянные телефонные звонки, ни приход посетителей или друзей и никакие другие коллизии не мешали нашему творческому процессу.
Но однажды Виталию вдруг не понравился стук машинки Калачева.
- Слушай, ты не мог бы стучать где-нибудь в другом месте? - раздраженно спросил он у Паши.
- Не понял. - Благодушно разулыбался Калачев, - я же материал в номер печатаю.
- Я тоже в номер пишу, а из-за твоего стука ничего в голову не лезет, - продолжил Достоевский.
- Ну ты, Виталий, даешь! - удивился я. - Ты еще вон Лихачеву запрети здесь фотоаппаратом щелкать, а Сычеву в унтах приходить - они у него шуршат.
Все расхохотались, а Виталий промолчал, но на лице у него появилось злое выражение.
Минут через пять, когда все уже забыли про Достоевского, он вновь напомнил о себе.
- Ты чего, не можешь хотя бы двумя пальцами научиться печатать? - укорил он опять стучавшего с большими интервалами Калачева. - Как дятел - стук, стук...
- Виталь, отвяжись от меня, - ответил ему тот. - Если не пишется - сходи прогуляйся.
- Точно, Достоевский, сходи прогуляйся, можешь даже и бутылочку взять, перчатки свои обмыть. А то носиться не будут, еще и потеряешь где-нибудь, - заметил ему фотокор Лихачев.
Надо сказать, что из-за жадности Достоевский половину суровой сибирской зимы проходил на работу с голыми руками, пока наконец не обморозил палец, после чего раскошелился на дешевые перчатки.
Вино без закуски, или Как можно неожиданно испортить заграничный отдых
Виталий опять оставил этот совет без внимания и, сунув ручку в рот, стал изучать наш обшарпанный потолок. Видимо, нужные мысли куда-то разбежались, и он никак не мог собрать их воедино. Какое-то время в комнате висела тишина.
- Что, обязательно так сильно по клавишам надо долбать? У тебя пальцы еще не болят? - опять поинтересовался он у Калачева.
- Паша, я не подстрекатель, но на твоем месте такого бы не стерпел, - хохотнул Сычев, прошуршав своими унтами к выходу.
Спокойный всегда наш филолог-штангист, похоже, вышел из себя.
- Еще одно твое слово, и я за себя не ручаюсь, - отчеканил он, как клятву, и опустил огромный свой кулак на стол, отчего машинка на нем подпрыгнула на несколько сантиметров.
- Ты чего, действительно, докопался до человека? - попытался урезонить зануду еще один коллега - Симоненко. - Стук ему мешает... Воробьи вон не мешают тебе - целый день чирикают.
- Воробьи не мешают, а бесплатные адвокаты мешают, - ехидно парировал Достоевский. - Да еще вон, который одним пальцем стучит. Лучше бы лбом об стол постучал.
- Заткнись, ты! - вскочил побелевший Калачев. Таким мы еще никогда его не видели.
Достоевскому действительно последовать бы этому совету, но его как будто кто-то за язык тянул.
- Подумаешь, герой, будешь мне еще рот затыкать. На жену свою ори, а...
Скандал с завещанием, или Как скромная девушка получила роскошную квартиру
Договорить он не успел. Ибо его оппонент, взревев, как раненый медведь, вскочил, опрокинув свой стул, и бросился к обидчику. Мы все поспешили к ним, чтобы не допустить драки.
Но ее не произошло. Наш тяжелоатлет вдруг схватил обеими руками стул с сидевшим на нем занудой и, крякнув, поставил его вместе с Виталием на его же стол.
Затем направился к своей машинке, укоризненно бросив на ходу:
- Достал ты меня, Достоевский!
Воцарившаяся на мгновение тишина разорвалась от страшного нашего хохота. Ибо ничего глупее Виталия, восседающего на стуле, стоящем на столе, нельзя было себе представить.
Достоевский, красный, как кумач, от стыда, спрыгнул со стола и, сорвав с вешалки пальто с шапкой, исчез.
Появился он только на следующее утро и целый день хранил обет молчания. Потом все об этом забыли, только вместо "Достоевский" Виталия за глаза стали величать "Достолевский", в память о его сидении на столе. Что интересно, после этого случая он ни к кому больше не привязывался и старательно избегал конфликтов.
(Имена и фамилии изменены)
