- Наесться не могу, - говорила она, отщипывая кусочки от свежеиспеченной буханки, и отправляя их в рот. – Вкусный хлебушек Боженька нам послал.
В нашем доме было принято ходить на цыпочках, когда бабуля творила тесто, никогда не выбрасывать ни кусочка булки или батона, все шло на сухарики и гренки, и обязательно, читая молитвы, благодарить Всевышнего за хлеб насущный. Как за главную благодать.
Уже став взрослой, я решилась спросить Галину Ивановну, откуда у нее такое благоговение перед хлебом?
- Хлеб – символ мирной жизни, - пожала плечами бабушка. – Это ж любому ясно. Если он у всех есть, уже счастье.
Бабушка Галя вышла замуж за моего деда Александра, или, как мы, внуки, его звали, деда Шуру, в конце тридцатых годов. Он тогда собирался уходить на срочную службу в армию, и влюбленные молодые решили пожениться, Галина хотела ждать из армии своего Шурочку мужней женой.
Только муж пришел из армии, и у супругов родилась маленькая дочь, началась война. В первые же дни Великой Отечественной деда забрали на фронт. Бабушка снова осталась ждать – с новорожденной дочкой Ниночкой на руках.
- Мы жили тогда в Исфаре, в Таджикистане, я работала на руднике, чтобы были продуктовые карточки на меня и дочку, иначе бы не выжили, - рассказывала бабушка. – По ним давали самые простые крупы, немного муки или хлеба, хлопкового масла. Больше ничего не было. Выручали сухофрукты, в горах рядом росли дикие яблони и кизил, благодаря фруктовым отварам у нас не было авитаминоза.
Дед вернулся с войны после седьмого ранения, почти глухой и с больной головой.
Врачи говорили, поправится постепенно, но шли месяцы, уже у четы родился еще один ребенок, сынок Коля, а Александр все кричал по ночам и пугался раскатов грома. В военкомате сказали, надо ехать в Кызылорду, там в психоневрологической больнице есть целое отделение для контуженных на фронте, и не таких в порядок приводят.
- Собрала два узла с вещами, Колю, завернув в одеяло, мужу вручила, Нину за руку взяла, с узлами наперевес пошли на вокзал, добирались до Кызылорды неделю на поездах, попутчики помогали с детьми и продуктами делились, - рассказывала баба Галя. - Офицеры давали хлеба, я эти ломтики детям скармливала, Нине мякиш, а Коле корочку в ручку совала, зубов у него еще не было, он корки рассасывал, а, как наедался, спал часами, и я тогда немного отдыхала.
В Кызылорде, пристроив деда на лечение, бабушка и сама устроилась в железнодорожную больницу – прачкой. Жили сначала при прачечной в комнатушке, потом получили большую комнату в кирпичном доме барачного типа, недалеко, возле железнодорожной линии.
- Шура пошел в депо слесарить, я в больнице по-прежнему служила, - рассказывала Галина Ивановна. – С продуктами года до пятьдесят второго было трудно. Кызылординский край богатый, много дичи, рыбы, все это муж добывал на охоте и рыбалке. А крупы и муки на карточки выходило мало, только на галушки для супа, да на кашу детям. На руках у спекулянтов все это мы не могли покупать, зарплат едва хватало на мыло, керосин, обувь и полотно, одежду сама всем домашним шила. Хлеба по карточкам давали немного, кусок я отрезала Шуре на обед в депо, он брал его в карман, завернув в тряпицу. Утром детям давала хлеб с кашей или картошкой. Сама обходилась как-то, все боялась, что муж заметит, что хлеба я почти не ем, дочке с сыном берегу, им расти надо. То, что война кончилась, на дворе мир и больше нет голода, я поняла только тогда, когда в магазинах появилась свободно мука.
И тогда, по просьбе женщин мужчины этого дома, а в бараке жило сразу 16 семей, построили на самом светлом ровном месте двора русскую печь.
- Хлеб выпекать! – рассказывала с восторгом бабушка. – Мы с другими хозяйками договаривались, когда печку будем топить, и каждая к определенному часу творила тесто, пекли свой хлеб для семей по очереди. Часто печь его не получалось, все же работали, страну поднимали, раза два в неделю мы, бабы, "производство" и налаживали. Посадишь, бывало в печь пару караваев, волнуешься, хороши ли выйдут, а, как вынешь, первым делом один разломишь, и ребятне, что играет во дворе, по куску сунешь. Дети, свои и соседские, едят хлеб, мордашки радостные, а я от счастья плачу. Спасибо, Господи, не дал сгинуть, научил, как выжить, потомством наградил!
С той поры ритуал у моей бабули сложился: как выпечку затеет, первым делом детей и внуков ею покормит, потом сама сядет чай с булками или лепешками пить.
Даже когда жизнь у всех была сытая, в расцвете СССР, бабушка любую трапезу, будь на столе пельмени или плов, начинала с куска хлеба. Манты с горбушкой белого ела.
В девяностые, когда многим было трудно, она не спрашивала меня и сестру, только обзаведшихся своими семьями, как дела, всегда говорила:
- На хлеб хватает?
А раз на хлеб хватает, то и дела наладятся.
Под занавес жизни, в восемьдесят шесть лет, заболела моя бабушка сахарным диабетом. И диета, когда нельзя хлеба, а в особенности белого, просто убивала ее морально.
- Как будто из души кусок кто вырвал, - говорила про необходимость не есть хлебушка бабуля.
Заворачивала в салфетку кусок батона, клала его под подушку, часто доставала, нюхала. С кровати она уже почти не вставала. Что бы мы ни покупали, овощи, фрукты, какие бы каши не варили, она ела все это неохотно:
- Без хлеба обед не имеет смысла.
И, уже понимая, что угасает, ведь, не только болезнь точит, но и возраст почтенный, стала есть по утрам булку с маслом, а потом читать, напялив очки, свежие газеты.
"Минуты счастья" - говорила про свой утренний ритуал она.
Бабули нет уже пятнадцать лет. А благоговение перед хлебом, вынесенное ею из военных лет, осталось в нас, ее потомках, потому, что память о главном для нас длиннее многих жизней. Длиннее и наших, нынешних землян, надеюсь, тоже.
