Театр “в подземелье”: как мировая классика выживает в алматинском подвале

АЛМАТЫ, 25 окт - Sputnik. Культурное пространство “ТеатРон”, без малого четыре года назад обосновавшееся в техническом помещении одного из алматинских ЖК, вновь порадовало своих зрителей премьерой.

На этот раз на их суд худрук малого театра Ксения Рон и ее команда представили спектакль “А зори здесь тихие” по одноименной повести писателя Бориса Васильева.

Алматинский ЖК из числа сравнительно новых: стандартные подъездные двери, магазинчики, барбершопы и офисы на первом этаже. Среди ярких вывесок и неоновой рекламы отыскать вход в “ТеатРон”, мне, человеку, пришедшему сюда впервые, оказалось не просто. Но интуиция не подвела.

За массивной дверью лестница вниз: “Один, два, три…”, - считаю я про себя пролеты. Скудный интерьер техпомещений ЖК навевает тоску. Кажется, коридоры и двери бесконечны. Но лишь до тех пор, пока не откроешь последнюю. Все, как в сказке про Буратино. Нет только старого холста.

Сразу за дверью нас встречает женщина средних лет, в глазах которой с легкостью читается вопрос: “Что вы хотели?”. Не дав его озвучить, сразу интересуюсь, где найти худрука театра Ксению Рон. - Извините, придется подождать. Она сейчас занята очень. Присядьте пока, - слышу в ответ.

В небольшой комнатке не протиснуться: тут и костюмы, и реквизит, и стеллаж с книгами на корешках которых еще со школьной скамьи до боли знакомые фамилии: Толстой, Пушкин, Есенин, Гоголь, Ахматова, другие… Даже на небольшой барной стойке практически все пространство занято реквизитом, а потому электрочайник с чашками еле умещаются на “отвоеванной” территории.

- Люда, Вера, Катенька – в караул, - слышно из-за чуть приоткрытой двери в зрительный зал.

- Это как понимать? – вступает мужской голос.

– Вот, это вот. Развод караула полагается по всей строгости делать. По уставу. А это насмешка полная.

Тот, кто хоть раз смотрел фильм “А зори здесь тихие” о подвиге девушек-зенитчиц в годы Великой Отечественной войны, без труда узнал персонаж – Федота Васкова, в чье подчинение поступило необычное пополнение. Далее, нечетко и не совсем разборчиво послышались голоса что-то обсуждающие, а через мгновение в военной гимнастерке, слегка взволнованная процессом репетиции, перед нами появилась худрук “ТеатРона” Ксения Рон.

Роль Риты Осяниной – героини с непростой судьбой, которую Ксения только что проживала на небольшой сцене, все еще ощущалась в жестах, взгляде, голосе.

- У нас сегодня генеральный прогон, завтра премьера. Проходите. Закончим и поговорим с вами, - буквально выпалила она и тут же пропала в полумраке за дверью, куда мы проследовали вслед за ней.

В полумраке небольшого зала светлым пятном выделялась лишь сцена. Минимум декораций: во-первых, разместить особо не где, во-вторых, средств, что называется, впритык. А вот форму тех лет, муляжи автоматов времен ВОВ, сапоги и даже портянки достать для спектакля удалось. Не без помощи добрых людей.

Чуть более, чем за час, прерываясь лишь изредка, на мгновения на пару реплик и замечаний, актеры “Театрона” вновь всколыхнули те чувства, которые испытываешь, впервые смотря давно ставшие классикой “А зори здесь тихие”. О том, как это удается, чем живет культурное пространство “ТеатРон”, как выживает и почему здесь выбирают классику, с нами поделилась художественный руководитель Ксения Рон.

- Ксения, давайте начнем, как в сказке. Жила -была Ксения Рон. И, вот она решила, что у нее должен появиться свой, пусть и небольшой, театр. Как все начиналось?

- Ксения Рон, она когда родилась, мне кажется, уже тогда мечтала быть актрисой и режиссером. Я делала постановки во дворе для бабушек. У меня дедушка директором театра Лермонтова был. Поэтому у меня такая история, давно длящаяся. Я по образованию режиссер кино и меня не взяли ни в один театр. И я сказала, что у меня будет свой театр, как у Буратино, маленький. Вот так, где-то в подвальчике. Теперь я хочу уже выходить наверх.

- И что же стало золотым ключиком? Вы же наверняка где-то работали, а театр отнимает большую часть, если не все время.

- Я преподавала актерское мастерство в школе, в разных студиях. Основное время, конечно, занимала школа. Я делала постановки для детей, организовывали всякие праздники: Наурыз, Новый год, Масленица. Но однажды поняли, что нужно все-таки заняться вот этим делом, своим театром.

- Помещение, реквизит, костюмы, прочие сопутствующие вещи. Все это стоит денег. Кто-то помогал? Или сами, по крупицам, просто потому что это была мечта?

- Это мечта, конечно. Я очень верю в чудо и очень верю в людей. И мне все время помогают люди, да, по крупицам. Да, мы все собираем. Мы, вдруг, создаем из каких-то вообще невероятных вещей большие спектакли. Это все люди, все сами. Никаких там государственных дотаций, никаких спонсоров у нас нет. Все люди, которые сюда приходят и просто хотят здесь оставить частичку себя.

- Сегодня у нас немало небольших, современных театров. Открываются, “замахиваются” на классику. Но классика у них, что называется, в новом прочтении и нередко, по моему мнению, переходит определенные грани. В ваших спектаклях что главное? И почему вы, все-таки, ставите классику в ее классическом виде?

- Потому, что я категорически против вот той самой современности, о которой говорите вы. Если я какую-то современность вношу в свои спектакли, то это что-то очень доброе, очень понятное и очень душевное, что ли. Классику я никогда не переделываю. Классика - она потому и классика. У нас есть спектакль “Барышня крестьянка”. Он, конечно, с какими-то моими мыслями получился: очень веселый, но абсолютно классический. Я думаю, что Пушкин поаплодировал бы мне. Или “Сказ про Федота-стрельца”. Классика ли это? Да, но она современная.

- Я знаю, что в вашем театре проходят творческие поэтические вечера, тематические, посвященные творчеству разных классиков. Зрители принимают участие. Востребован этот формат сегодня на ваш взгляд?

- Я вообще сама очень люблю поэзию. Когда все только начиналось, я сказала, что театр у меня будет поэтический. Но потом получилось, что сюда пришла еще и проза. Я очень люблю поэтов. Поэтому у меня первым появился Пушкин. Потом Маяковский, Есенин, Цветаева, Ахматова. И сейчас вот задумывается Даниил Хармс, задумывается Юнна Мориц.

- В зрителях недостатка не бывает?

- В зрителях бывает недостаток, но я пока еще не могу понять, как это работает. Вот, допустим, на вечер Высоцкого у меня забивается зал. А если я делаю через месяц вечер Высоцкого, то уже меньше людей. Цветаева, Ахматова - тоже залы битком. Потом вдруг раз, и бывает, что три человека приходит. Бывает разное. Но я считаю, что если делать то, что любишь, то все равно придут люди. И они приходят. Приходят те, которым это действительно дорого. А потом, я всегда говорю: “Приходите и посмотрите нашего Маяковского”. Это не тот Маяковский, которого нам пропихивали в школе. Он у нас такой лиричный, такой нежный, такой веселый.

- Я так понимаю, что те, кто приходят на эти творческие вечера, могут и сами принять участие?

- Иногда у меня такое бывает, но не всегда. Я частенько делаю свободный микрофон, когда я знаю, что люди… Вот, у меня был вечер Есенина. Я знаю, что люди любят Есенина. Я знаю, что люди поют Есенина. А вот с Маяковским сложнее. Маяковского меньше любят. Там сложно сделать свободный микрофон.

- Сегодня у вас была генеральная репетиция спектакля “А зори здесь тихие” по одноименной повести Бориса Васильева. Фильм, снятый еще в 1972 году, тронул сердца, пробирал до дрожи, заставлял плакать. Великолепная актерская игра. Почему вы решили взяться за эту сложную постановку и вообще, почему затронули тему Великой Отечественной войны?

- Тема Великой Отечественной войны меня очень сильно трогает, особенно в нынешних реалиях. Для меня все очень просто. Я помню, мои дети помнят. И злюсь, когда кто-то говорит, что не надо помнить. У меня уже есть спектакль “Лена, Ваня, Нина” на тему Великой Отечественной войны. У меня есть, были и будут всегда концерты, посвященные Великой Отечественной войне. Мы поем песни. У нас свой Бессмертный полк есть.

“А зори здесь тихие” хотела взять давно, но не понимала, смогу ли я образы подобрать. У меня мальчиков всегда не хватает в театре, а девочек много. Хотела сама сыграть, но понимаю, что возрастная там история могу не попасть. Но попала. Очень важно, что у меня участвуют шестнадцатилетние подростки. Я не знала, поймут ли меня они. Они меня поняли.

Мне кажется, я объяснила очень доступно. И поэтому эта тема взята, и я очень верю, что Борис Васильев меня слышит, видит и одобряет. Конечно, я понимаю, это не фильм, и это очень сложно, кстати, взять произведение, по которому есть уже давно фильм, и мы на нем выросли. Там Женю Комелькову играет Ольга Остроумова. Сыграет ли моя актриса… По-другому сыграет. Но будет ли она настолько же честна и близка людям. Я не знаю, там Лиза Бричкина - Елена Драпеко. А будет ли так же это? Ну очень хочу верить, что будет.

- Сколько времени прошло от замысла поставить “А зори здесь тихие” до премьеры?

- Год. Я обычно, когда задумываю спектакль, знаю, что это ребенок, он вынашивается. Сначала во мне, наверное, месяцев девять вынашивается, а потом я очень аккуратненько начинаю писать сценарий. Думаю: “А получится ли?”. Фильм и спектакль - разные вещи. А как я поставлю болото? А как я сделаю момент, где они купаются? А может быть эту сцену убрать, а вот эту добавить?

Это всегда очень сложно. Технически сложно, в голове в своей сложно уложить все это на площади в 3, на 5 метров. Поэтому сначала оно в голове как-то устаканивается, потом на бумаге рисуется. То есть это, по сути, та же раскадровка. А потом, это тоже долгий процесс, объясняю актерам, пытаюсь понять, а на одной ли они волне со мной? А сделаем ли мы то, что я хочу?

- Как вы считаете, вы строгий режиссер?

- Я очень крикливый, драчливый и строгий режиссер. Тем не менее команда терпит. Ну да, у них выбора нет. У меня в спектаклях во многих, и в этом, в частности, задействованы мои собственные дети - и сын, и дочь. И вот к ним я больше всего придираюсь. То есть у меня не бывает так, что: “Ой, дочка!”, поэтому она лучшая. Нет, дочка, больше всего отгребает.

- Ксения, вы говорили, что на данный момент у вас в репертуаре порядка 15 спектаклей, которые прогнав разок-другой вы сможете вновь играть на этой сцене в любое время. Но, как я понимаю, стены полуподвального помещения ограничивают вас в ваших планах.

- Они уже не выдерживают. Мы уже выносим реквизит туда, за двери. Конечно, теперь мечта другая. Раньше была мечта, чтобы было, как у Буратино, а сейчас мечта, чтобы это было все такое большое, яркое, чтобы мы могли вместить больше людей.

- А нет ли у вас желания отойти немного от классики и поставить что-то про наше сегодняшнее бытие? Смогли бы?

- Я могу поставить все, что угодно. Это я знаю точно. Как говорил кто-то из великих: “Дайте мне телефонную книгу, и я поставлю по ней спектакль”. Но задачи ставить спектакль о современности у меня нет сейчас. Один из лозунгов нашего театра: “Мы несем культуру в массы”. А главный девиз – слова Роберта Рождественского: “Все начинается с любви”.

- Наверняка у вас есть какая-то большая, сокровенная, самая главная мечта, именно касаемо творчества.

- Я не очень люблю этот вопрос. Мечты все время меняются. Они меняются в зависимости от состояния души, от состояния в мире, от того, что происходит вокруг. Поэтому, ну, такая самая большая, основная мечта, конечно, чтобы театр расширялся, чтобы он жил, чтобы его знали, чтобы больше людей он вмещал в себя. Это самое важное. Вообще, в голове у меня миллион произведений. Первое, которое уже прям вырисовалось – “Обыкновенное чудо” Шварца. Я очень хочу это сделать, и я его сделаю рано или поздно.

- Расширение театра, больше труппа. Справитесь? Уверены в своих силах?

- Конечно. Но у меня мечта еще есть, чтобы все актеры за это деньги получали. То есть, пока это все держится на таком честном слове: просто все очень хотят и работают. А если бы они еще получали за это деньги, то было бы замечательно. Репетиции, примерки, прочие вещи.

Все это много времени у них забирает. И, конечно, кто-то сливается, кто-то уходит, говорит, что не выдерживает. И я очень тяжело отношусь к этому, когда люди уходят. Но на их место обязательно приходят другие.