Наш батальон связи располагался в предгорьях Алма-Аты. Рядом находился двор двухэтажного дома, с которым у нас был общий забор. Там жили десятка полтора семей бывших военнослужащих. И этот двор просто утопал в плодовых деревьях и кустарниках. Особенно много росло в нем черешни. Ветки ее свешивались к нам через забор, и мы быстро оборвали все поспевшие ягоды.
А вот на той стороне это лакомство, похоже, никому не было нужно. И просто пропадало, к нашему общему негодованию. Командир отделения сержант Воскобойников назвал это "форменным безобразием".
И вот, когда мы вместе с ним осенней ночью были в наряде по охране части, он решил с этим безобразием покончить. Но не своими руками, а моими. Воскобойников был помощником дежурного по части, и я ему, естественно, подчинялся.
- Слушай, ты все равно будешь два часа без толку глазами хлопать, - сказал он мне, когда я заступил в караул бодрствующей сменой. - Сходи-ка лучше к соседям, нарви у них черешни, они все равно ее, похоже, не едят.
- А во что ее собирать? - поинтересовался я, совершенно не подумав о том, что уход из части во время дежурства - это прямая дорога на гауптвахту.
Но в то же время отправлял меня за пределы части мой непосредственный командир. Так что, вроде, я не совсем самовольно нарушал устав.
- Как во что? - удивился Воскобойников. - А фуражка тебе для чего?
И я отправился за черешней. Было часа два ночи, и соседний дом за металлическим забором тонул в темноте. Освещения во дворе не было, света в квартирах - тоже.
Тихо открыв калитку, я скользнул в темный сад. Видимость из-за деревьев была почти нулевая, но куст черешни отыскался сразу - его было хорошо заметно, когда мы днем проходили около дома.
Сняв фуражку и, используя ее как тару, я стал собирать в нее спелые ягоды.
И вдруг, когда она уже была наполовину загружена, рядом послышались какие-то звуки, похожие на тихое рычание зверя.
Рука моя застыла с очередной ягодой. Я вгляделся в темноту и замер, как вкопанный. Метрах в трех от меня стояла раскладушка, на которой спал пожилой мужчина. Видимо, в квартире было душно, вот он и решил переночевать в саду. А рядом с ним, охраняя его сон, сидела большая собака, овчарка. Она и рычала, предупреждая меня. Но делала это тихо, видимо, боясь разбудить хозяина.
Я попытался шагнуть назад, рычание усилилось. Испугавшись, что мужчина проснется и устроит скандал, я прекратил всякое движение.
Что было делать? Если рвануть изо всех сил, то у калитки собака меня скорее всего настигнет.
И тут я вспомнил, как на гражданке мы танцевали твист.
"Надо, как в этом танце двигать ногами, но тихонько, чтобы пес не заметил моего отхода", - подумал я.
Что и стал делать. Пес видел, что я не иду, поэтому рычать перестал. Но ему, видимо, непонятно было, почему я при этом медленно, но верно все же удаляюсь от него. Он попробовал пойти следом за мной, сделав несколько шажков. Я продвинулся еще немного назад, пес - вперед.
Так мы и шли, а вместе с нами шло время. Часов у меня не было, но я прикинул, что уже минуло минут двадцать со времени моего ухода из батальона, а то и все полчаса. До вожделенной калитки оставалось пару метров, но собака не отставала.
И вдруг, оглянувшись на хозяина, продолжавшего спать сном младенца, пес своим собачьим умом, похоже, сообразил, что оставляет его в одиночестве. Он в последний раз тихонько гавкнул на меня, что, наверное, на собачьем жаргоне означало “Да пошел ты!", и побежал назад, на свое прежнее место.
Опять тихонько прикрыв за собой калитку и все еще не веря в избавление от ночного чудовища в образе друга человека, я поспешил в часть.
Навстречу мне попался сам Воскобойников, как оказалось, вышедший на поиски.
- Ты где был?! - возопил он, чуть не перебудив весь батальон. - Я уже не знал, что делать!
Однако, услышав рассказ о моем садовом приключении, он даже посочувствовал:
- Ведь эта овчарюга тебя разорвать могла.
- Могла, - согласился я, почувствовав холодок в желудке.
Осторожный Воскобойников попросил никому не рассказывать об этой ночной самоволке, боясь, что о ней узнает командование части, и ему это тоже аукнется.
Ведь, согласно уставу, приказ командира не обсуждается, а выполняется. А за незаконное приказание отвечает его отдавший.
Однако вскоре он забыл о своей просьбе и сам рассказал в курилке о ночной вылазке. Ребята посмеялись и похвалили мою сообразительность. А командование батальона об этом, конечно, так и не узнало.
Но больше за черешней в соседний сад никто не лазил.