Судьба человека: о женщине, которая прошла оккупацию, плен у немцев, "расстрел" и лагерь

Я хорошо помню этот телефонный звонок более чем 30-летней давности:

"Можете поздравить меня, я реабилитирована, - радостно сообщила автору этих строк, работавшему тогда в Павлодарской областной газете, Евгения Гавриловна Курбатова. - Пришел ответ из ростовской прокуратуры. "За отсутствием состава преступления..."

Впрочем, сама она никогда не считала себя виновной, объясняя все случившееся с ней нелепой ошибкой. Правда, ошибка это, словно ураган, на целых девять лет вырвала её из обычной жизни, забросила на далёкий Север.

Вот ее рассказ о себе.

Родилась я в 1912 году Иркутске. Потом, в конце двадцатых годов, семья переехала на Дальний Восток, во Владивостокскую область. У папы была дефицитная в те годы специальность телеграфиста. А мама белье стирала на красноармейский полк, с детьми управлялась. Нас семеро было. Мы тоже подрабатывали, в основном - на огородах у китайцев клубнику собирали. Я пионерской, комсомольской работой занималась.

В 1933 году вышла замуж за красноармейца, и мы всей семьей, с моими родителями, уехали в Краснодарский край, а затем - в Ростовскую область.

Я стала учительницей в совхозе "Гигант" Сальского района. Поступила заочно в ростовский педагогический университет. Курсы медсестер закончила. Назначили меня заведующей детским домом города Сандаты Сальского района. В октябре 1940 года приняли в партию. Дочка у нас родилась. Но с мужем жизнь как-то не сложилась, разошлись мы.

А тут - страшное известие: война. У нас в совхозе на запасном пути бронепоезд стоял. Я и попросилась туда медсестрой. Взяли. Но повоевать не пришлось. Под речкой Миус попали мы под бомбёжку и обстрел немецкой артиллерии. Бронепоезд был разбит, до 80 процентов личного состава там потеряли. И пути были все разрушены. Командир Ткаченко вместе с комиссаром Угликом приняли решение: распустить всех оставшихся в живых. Вот так война для меня и закончилась. Вернулась я в село.

А вскоре его немцы заняли. Началась жизнь в оккупации. Я свое отношение к фашистам не скрывала, это мне и вышло боком. Однажды стояли мы за водой у колодца. Подошли немецкие лётчики. Хохочут, попросили у меня воды напиться. А я демонстративно воду вылила из ведра и ушла. Один из летчиков пообещал за это бомбу мне на дом сбросить.

Но бомбу не сбросили, а вскоре пришли за мной двое полицаев - Чепурной и Парублев - оба бывшие мои ученики. Глаза прячут, говорят, что начальник полиции требует.

И ведь не немцы на меня донесли в полицию, а свои. Как потом я узнала - трое соседей моих. Они за этот донос получили от немцев по мешку сахара и муки.

Посадили меня в камеру с евреями - беженцами из Одессы. Была у них девушка - сумасшедшая, профессорская дочь. А помешалась она от того, что у нее на глазах на восьми грузовиках привезли евреев и расстреляли. Ночами она кричала, не давала никому спать. Так в камере и умерла.

Вызывали нас на допросы. Думаю, что каких-то серьезных обвинений против меня не было, но все равно держали, не выпускали.

А через 4,5 месяца - наше наступление. И всех заключённых немцы решили расстрелять. Меня спасло, наверное, то, что некоторые полицаи меня знали, и следователь, который допрашивал, тоже местный был.

А может, полицай, который повёл меня и пленного сержанта Красной Армии на расстрел в лесополосу, не захотел грех на душу брать. Привел, выстрелил дважды вверх и сказал:

"Бегите, прячьтесь, чтобы вас никто не видел".

Прибежала я, забралась в подвал. А на следующий день наши войска в совхоз вошли. Я сразу пошла на работу в госпиталь.

И вдруг спустя какое-то время вызывают меня в НКВД. Следователь показывает письмо, в котором говорится, что меня потому не расстреляли фашисты, что я выдавала им советских людей. Читаю подписи - опять те же люди, которые донесли на меня немцам. Написали эту новую ложь, видимо, опасаясь, что я заявлю о их стукачестве. Попыталась я рассказать, как было на самом деле, но куда-там!

Следователь только ухмыляется: все, говорит, у тебя, как в сказке, получается. Кого-то ты им, голубушка, выдала.

А кого я выдать могла? Партизан у нас в селе не было, да меня ни о каких тайнах и не спрашивали.

Но, тем не менее, попала я в камеру. Потом предъявили обвинение: измена Родине, статья 58-1"б" - переход с оружием на сторону врага.

Я говорю:

- Помилуйте, с каким оружием я переходила?

Посмеялись, но переквалифицировали на 58-1"а". Однако обвинение осталось то же - измена Родине. 14 июня 1943 года военный трибунал Сальского гарнизона Ростовской области вынес приговор: десять лет заключения, да ещё три года поражения в правах без конфискации имущества. Хотя все равно все вещи забрали. Особенно книги жалко.

Повезли меня этапом сначала в Красноярский край. Попала в большую группу молодых женщин - заключённых.

Все было перемешано в наших арестантских телячьих вагонах: уголовные, и политические, и виновные, и невиновные…

Запомнилась такая сценка. На одной станции, пока формировался состав, нас согнали вместе - мужчин и женщин в какой-то барак. У одного из наших политических скрипка с собой была.

Вдруг сверху с нар лохматый, грязный такой уголовник слазит и говорит:

"Ну-ка, дай ее сюда!"

Мы подумали: сломает сейчас инструмент этот лохматый. А он осторожно раскрыл футляр, вытер об себя свои грязные руки, платок подложил между скрипкой и щекой и заиграл что-то из классики. Как он играл! Никогда не забуду.

В Красноярском крае есть такая станция Злобино. Вот нас туда на пересылку привезли. И там мы сахар и цемент разгружали.

Из Злобино мы поплыли дальше на пароходе "Мария Ульянова". Но он вдруг дал течь. Причалили к берегу, нас всех согнали с судна. И тут смотрим: из деревни бабы, ребятишки к нам бегут, с хлебом, с огурцами. И давай нам их бросать. Конвоиры кричат на них, палят вверх. А они все равно не уходят. Положила нас охрана на землю, так до утра и пролежали. Потом на другой пароход пересадили и привезли в Дудинку.

Там мне встретился полицай, который меня арестовывал, - Петька Чепурной.

- Я-то, - говорит, - за дело сижу, а вы-то за что?

Что я ему могла ответить?

Потом отправили нас в Норильск, на рудник № 36 Норильского никелевого комбината имени А. П. Завенягина. Там в бухгалтерии мне сказали, что моя статья мне поможет.

И правда. Руководили рудником не уголовники, а политические. Начальник - Лев Александрович Савва, главный инженер - Иосиф Михайлович Коган, в прошлом - управляющий трестом "Енисейзолото", учёный, у него свои печатные работы были. Память - феноменальная. Стоило ему раз человека увидеть - он его и через десять лет вспомнить мог. Фактически он и руководил рудником. Был ещё один умнейший человек - учёный по фамилии Годлевский (имени-отчества уже не помню). Сколько он рацпредложений внёс уже здесь, на руднике. Однажды вижу: плачет. Оказалось, получил он от своего соавтора только что изданную книгу. А в ней везде его фамилия чёрной краской замазана.

Но вначале попала я к старшему табельщику. Им был Афанасий Артемьевич Самырыга. в прошлом - заместитель председателя Совнаркома Рыкова. Ему в 1937 году дали 12 лет. Поговорил со мной и взял к себе табельщицей.

Диспетчером работал и Александр Иванович Марков, бывший нарком просвещения Мордовии. Помню, почерк у него был каллиграфический. Немного спустя он так и умер за пультом. Какие хорошие и добрые это были люди!

Но долго поработать с ними не пришлось. Вскоре всех "политических" отправили на общие работы. Вместо нас поставили уголовников. Видимо, начальство посчитало, что так надёжнее.

Попала я на переборку руды. Идёт она по транспортерной ленте, а из неё нужно выбирать кусочки породы и бросать их вниз, в бункер. Морозы за 50 градусов, да ещё с ветерком. Телогрейки нас от холода не спасали. И даже погреться, попрыгать некогда - транспортёр-то все время движется. Останови его - смазка застынет, потом не включишь. А это скандал. Люди здесь гибли часто. Однажды у всех на глазах девчонку под барабан затянуло. Коса у нее распустилась, и прихватило её.

А то еще мужчина исчез. Искали его, но не нашли. А утром бункер с породой открыли - там ноги из-под камней торчат. Засыпало…

В 1948 году 300 политзаключённых с рудника перевели в Централ-Иркутскую центральную тюрьму, большую группу - в горный лагерь. А часть, в том числе и я, остались на прежнем месте. Знаю, что в Централе отбывала десятилетний срок жена бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева. Женщины, сидевшие с ней, рассказывали, что она совсем облысела. А раньше у неё были длинные косы.

Потом нас, женщин, перевели на разгрузку вагонов. Там меня "желтуха" свалила. В больнице ничем не лечили - не было лекарств. Но выжила.

Да, все хотели там выжить. Ради себя, ради своих детей и близких. У многих на материке были семьи. Но случалось, что здесь создавались новые. Помню, один мужчина жил на руднике с женщиной, трое детей у них за эти годы родились - два мальчика и девочка. А закончился срок его заключения - за ним приехала законная жена. Она его простила. И дочку, в лагере прижитую, они взяли с собой, а сыновья у лагерной жены остались. Так вот поделили детей… Сколько было разбито человеческих судеб. Один врач 17 лет отсидел в лагере. А когда ему сообщили что он реабилитирован, его разбил паралич.

Охранники - тоже разные были. Некоторые сочувствовали политическим, разрешали иной раз отдохнуть во время работы, закрывали глаза на нарушение лагерного режима. За чекушку спирта разрешали свидание мужчинам с женщинами.

Но были и настоящие "звери". Один из них - начальник бура (барака усиленного режима) - издевался над заключёнными, забивал до смерти. При этом любил вырывать у трупов золотые зубы. Закончил он плохо: уголовники его повесили. Виновных, по-моему, так и не нашли.

Сколько нас в лагере сидело - трудно сказать. У меня был номер 63 845, а я знала заключённого с номером 989 842.

И что самое страшное - рядом с нами отбывали срок подростки - мальчишки и девчонки от 13 до 15 лет. Двое из них - тоже по 58-ой статье, остальные – в основном за воровство. Только воровство-то какое? Две сестрёнки с хлебного поля больной матери принесли в карманах зерна - получили по 10 лет. Мальчишка куртку свою фэзэушную продал, чтобы хлеба купить - тоже "червонец".

И всё-таки, даже в таких тяжелейших условиях, люди старались не терять своих человеческих качеств. Даже у уголовников существовал свой неписанный кодекс чести. Если, скажем, женщина встречалась с кем-то из заключённых, к ней уже никто не приставал. Нас было всего 45, а мужчин 5000. Может быть, ещё поэтому нас так берегли.

В марте 1952 года меня освободили. 2000 рублей я получила. Отправила их домой - матери с дочкой. Мне к ним ехать нельзя было - три года поражение в правах. Попробовала жизнь свою устроить - вышла замуж. Вроде неплохой был человек, и нравились мы друг другу. Дочка у нас родилась, Надя. Но он начал пить, и мы вскоре тихо-мирно с ним разошлись.

Вообще, в лагере у меня была возможность связать свою жизнь с достойным человеком. Но он был женат, я не захотела разбивать чужую семью.

В 1966 году вернулась я в родной совхоз "Гигант", с год прожила да к дочери Рите махнула в Запорожье. Устроилась там почтальоном. А потом в Павлодар меня стали приглашать - здесь у меня сестра с братом жили. Решилась, и в 1978 году с дочкой Надей мы приехали к ним.

Сейчас живу с семьей Надиной, внуков воспитываю. Здоровье ещё есть. Вот только зубы в Норильске оставила - выпали от цинги.

Восьмого сентября 1989 года Евгению Гавриловну полностью реабилитировали. После этого ее восстановили в партии.

Она рассказала мне, что, когда ее пригласили в обком партии вручать партбилет, один из сотрудников предложил помочь подняться по лестнице.

- Мне аж неудобно стало: что же я, старая такая, что ли? (Евгении Гавриловне тогда было 77 лет - В. Г.) Да я на всю семью варю, стираю и по магазинам бегаю, да и в доме у нас лифта нет, а мы на третьем этаже живём… А то лестница - тоже мне, трудности!"

Да, много других гораздо больших трудностей пришлось пережить этой удивительной женщине на своём веку. И действительно, нельзя было не удивиться её физической бодрости, никак не соответствующей грузу лет.

Но, на мой взгляд, удивительнее в Евгении Гавриловне другое - бодрость духа, которая помогла ей не сломаться от несправедливости, и ее великодушие.

Ведь даже наветчицу, из-за подлости которой она претерпела столько лишений, взяла и простила, когда та к ней каяться пришла. Хоть и не поверила её запоздалым слезам.

Думаю, что эти качества души необходимы каждому из нас.

P.S. К сожалению, дальнейшая судьба Евгении Курбатовой автору этих строк не известна.